Словосочетание «органы опеки» вызывает дрожь у любого родителя. Каждый год в РФ порядка шестидесяти тысяч детей изымаются из семей, и далеко не всегда это происходит в ситуациях, серьезно угрожающих жизни и безопасности ребенка. Где проходит граница разумного контроля? В какой мере государство может вмешиваться в частную жизнь граждан, защищая детей? Наш корреспондент выступила свидетелем по делу об ограничении родительских прав в городском суде Череповца.

— Ребенок пусть подождет за дверью, свидетели с ним побудут.

Четырехлетний Дима послушно вжимается в стену — следующие полтора часа он молча простоит без движения.

— Чувствует барашек, что ведут на заклание, — говорит одна из свидетельниц, врач-эндо­кри­нолог. Она выступает первой. Рассказывает, что диабет — неизлечимое заболевание, при котором уровень сахара в крови непредсказуемо скачет. Даже взрослый человек может впасть в кому, и никогда нельзя гарантировать, что это не произойдет в любую секунду. Ребенку, больному диабетом, лучше жить с родителями.

— Когда Тебазова пришла ко мне на прием, она несла ребенка на руках. Я спросила: «Что, кома?» «Нет, просто заснул», — спокойно ответила Татьяна. Она чувствует его лучше, чем я. Я убеждена, что никто не может предугадать состояние ребенка лучше матери.

Потом вызывают меня. Я по этому случаю специально надела белую рубашку и подготовила речь, но говорить с трибуны оказывается сложнее, чем я думала. Я рассказываю, как познакомилась с семьей Тебазовых полтора года назад, когда готовила репортаж о социальных службах Череповца. Как я несколько раз заходила к Тане в гости и фотографировала, как они живут — вчетвером в крохотной комнате коммунального общежития с визгливыми соседками, которые ненавидят Таню за ее бедность, кормят и одновременно презирают ее детей. Рассказала про мужа Олега — тихого безработного алкаша, бывшего детдомовца, который всегда спит и, в сущности, выполняет функцию третьего ребенка. Рассказала, как Таня работает по вечерам уборщицей в школе на другом конце города, что не мешает ей три раза в день делать уколы инсулина младшему ребенку, водить его на какие-то занятия по развитию речи, на лечебную физкультуру, делать уроки со старшим…

— А вы видели, что едят дети? — спрашивает меня истец, представительница отдела опеки и попечительства районного управления образования. Ей лет сорок пять, одета в серое, на лице застыло выражение холодной брезг­ливости.

— Ну, не знаю, простую здоровую пищу. Картошку, крупы… Диме вроде бы ничего такого особенного нельзя…

— Ребенку, больному диабетом, можно практически все! Но понемногу! — торжествующе объявляет истец, разворачивая список продуктов. — Не всякий ребенок согласится кушать на завтрак гречку с мясом. Вы видели, что они едят на завтрак?

— Ну кашу-то ведь можно сварить? — я теряюсь, потому что и мои собственные дети едят как попало, а уж в семье Тебазовых я, честно говоря, никогда не видела завтрак или обед в традиционном смысле слова. Едят они, как правило, хаотично, у себя в комнате, потому что не хотят пересекаться с соседями на общей кухне. А Диму Таня и вовсе кормила грудью чуть ли не до трех лет, чем вызывала страшное возмущение соседей.

— Ребенку нужны фрукты! Йогурты! Соки! Вы это у них в доме видели?

— Да, видела! Я видела, как Таня кормила Диму диетическим йогуртом. — Я умалчиваю о том, что сама принесла этот йогурт, когда пришла к Тане в гости. На самом деле для Тебазовых и чай-то уже роскошь.

Вопросы истца вызывают у меня чувство вины, и я уже начинаю сомневаться в собственной правоте. Но все же стараюсь как-то повернуть ситуацию в свою пользу:

— Уважаемый суд! Даже если в доме нет всех необходимых продуктов, это еще не повод отбирать ребенка у матери! Подумайте о том, что это станет для нее настоящей трагедией, это разрушит семью. Да, Олег пьет — но если всех отцов-алкоголиков лишить родительских прав, у нас в стране вообще не останется полных семей! Как журналист, я…

— Понятно-понятно, — кивает судья, — у кого-нибудь еще есть вопросы?

Я сажусь на место, чувствуя, что логика хромает. Действительно, какие могут быть рациональные аргументы в пользу того, что два нищих, неприспособленных к жизни человека могут заботиться о ребенке лучше, чем коллектив специально подготовленных профессионалов? Что родители на 10 тысяч в месяц прокормят его лучше, чем государство, которое тратит на содержание одного детдомовца около 40 тысяч?

Следующей выступает Аня Кузьмина, сотрудница социальной службы «Восхождение». Про этих героических девушек я уже писала в 2010 году — они работают с такими вот безнадежными семьями, поддерживают психологически, помогают справляться с жизненными трудностями, собирать документы и отстаивать свои права перед чиновниками. Пожалуй, их организация — самая здравая альтернатива карательному совковому попечительству. Оказывается, за полтора года в семье Тебазовых произошли позитивные изменения: они вернули долг «Русскому стандарту», собрали документы, выиграли суд против мэрии — и в будущем году должны получить квартиру. С помощью социальных девушек Тане нако­нец-то удалось устроить Диму в детский сад — с условием, что она будет приходить туда перед едой колоть инсулин. Этот детский сад ее и подвел — не прошло и двух месяцев, как Дима впал в кому. «Я в тот день торопилась: у старшего был конъюнктивит, я его оставила в очереди в поликлинике и побежала делать Диме укол. Может, что-то и перепутала с дозой, не помню. В общем, его увезли на "скорой”», — рассказывает Таня. Заведующая детским садом испугалась ответственности и обратилась в органы опеки. У которых, как известно, есть всего два модуса работы с семьей: не делать ничего или отбирать детей — сначала на полгода (это называется «ограничение родительских прав»), потом насовсем.

Теперь опека в лице сотрудника управления образования Ольги Атрошенко требует на полгода изъять из семьи мальчиков Тебазовых — не только диабетика Диму, но и сына Тани от первого брака восьмилетнего Толика, у которого, к слову, вообще все в порядке. По словам Ани Кузьминой, после полугодового пребывания в приюте дети возвращаются в семью крайне редко. Предполагается, что за это время родители исправятся и наладят свой быт, но на самом деле происходит наоборот: теряется последний стимул к нормальной жизни, алкоголики начинают пить еще больше, продуктов в холодильнике становится еще меньше, да и самим родителям восстановление прав через суд полгода спустя представляется очень сложной задачей. «Из восьми моих семей, ограниченных в родительских правах, восстановилась только одна», — говорит Аня.

Слово предоставляется ответчику. Таня и Олег все это время сидели, не говоря ни слова, своим виноватым видом показывая, что обсуждение содержимого их холодильника — ситуация нормальная и справедливая. Таня встает и по бумажке зачитывает длинное возражение, которое для нее за тысячу рублей написал сотрудник адвокатской конторы. Иногда она останавливается, чтобы перевести дух:

— Я не согласна с исковым заявлением… После своих ошибок я долго корила себя… Мы переклеили обои в комнате… Купила Диме стельки-супинаторы… Покупаю только свежие продукты, слежу за сроком годности… Истец считает, что у нас в доме много посторонних людей, но представьте себе нашу комнату: 11 квадратных метров, телевизор, шкаф, две кровати… Посторонние люди там просто не могли бы поместиться. Конечно, люди в квартире были, но это соседи, так как кухня у нас общая.

На лице судьи наконец-то прочитывается сострадание. А на словах «я не могу потратить несколько тысяч на поход с детьми в цирк, да и цирка у нас в городе нет», мне кажется, разрыдаться должны даже стены.

— Ну хорошо. Сейчас мы выслушаем прения сторон.

Миловидная девушка в очках произносит речь в защиту Тани. Только под конец до меня доходит, что эта девушка — не адвокат, а прокурор. Тут я впервые сталкиваюсь с юридическим казусом, который может показаться обывателю странным и абсурдным: «прутся» между собой не адвокат и прокурор, как мы привыкли представлять себе по уголовным делам, а прокурор и истец. Дело в том, что в гражданских делах нет такого понятия, как государственный адвокат. Поэтому интересы ответчика вместо адвоката может представлять прокуратура. Если сочтет нужным. В данном случае прокурор Галина Рямзина решила встать на сторону Тебазовых: она сказала, что, с ее точки зрения, детей следует оставить в семье, потому что многочисленные свидетели подтвердили, что мать заботится о ребенке, отец не агрессивен, а показания врача свидетельствуют о том, что медперсонал детдома не всегда в состоянии уделить ребенку достаточно внимания.

Истица кипятится и брызжет ядом. В ее желании взять на себя опеку над Толей и Димой явно есть что-то личное. Она перечисляет многочисленные прегрешения Олега Тебазова: он пьет, он не работает, он не занимается с детьми, он сказал ей, что дети играют во дворе возле контейнеров с мусором, а ведь мог бы пойти с ними на детскую площадку. Такое ощущение, что это она, а не Таня была пять лет замужем за Олегом и теперь хочет развестись, забрав детей. Заканчивает словами:

— Я настаиваю на ограничении родительских прав, хотя мать привязана к детям.

Олег сидит и покорно смотрит в пол, положив руки на колени, как нашкодивший первоклассник. Он не злится, не возмущается, его кулаки не сжимаются от желания убить эту тетку, которая хочет забрать его ребенка, как забрали когда-то его самого, как забе-рут когда-нибудь ребенка его ребенка, если замк­нутый круг бедности, алкоголизма, сиротства не будет разорван. Как будто все так и должно быть, как будто государство вправе требовать этого бессмысленного жертвоприношения в наказание за грехи.

Суд удаляется для принятия решения. Ненадолго — через пять минут судья выходит. Иск управления образования оставлен без удовлетворения. Ура. Девушка-прокурор объясняет мне, что это все благодаря эндокринологу: прокуратура опиралась именно на показания врача, а суд почти всегда согласен с прокуратурой. Полезная информация для тех, кто может оказаться в подобной ситуации.

Мы выходим из зала, Дима бросается к родителям, как маленькое голодное животное. Олег смеется и бодает его своей коротко стриженной головой. Я из последних сил спорю с неудовлетворенной истицей, пытаясь убедить ее не обжаловать решение суда — у нее есть такая возможность, и, наверное, она ею воспользуется. Истица расстроена, она искренне считает, что правда на ее стороне:

— Да вы бы могли не вылезать из детдома этого, хоть каждый день приходите! — говорит она Тане. — Вот получили бы квартиру, тогда бы и забрали детей. Нельзя им жить в таких условиях. Папа должен участвовать в воспитании детей! Ребенку нужен режим! Режим!

Она удаляется, продолжая говорить что-то про режим, и я испытываю даже какое-то подобие сочувствия: девушки из социальный службы говорят, что своих детей у Атрошенко нет.

Счастливые Таня и Олег ведут Диму в кафе, покупают ему какие-то полезные салаты. Таня привычным движением сжимает Димин палец, глюкометр прочитывает каплю его крови. Все хорошо. Жертвоприношение состоялось на уровне ритуала. Грешники покаялись и посыпали голову пеплом, государство, как ветхозаветный бог, смягчилось в последний момент, разрешив заменить ребенка барашком. Но барашка у них нет, поэтому на радостях Олег сегодня просто напьется.