"Завтра". Александр Гелиевич, как можно определить евразийство в условиях политической конкретики, в контексте сегодняшнего положения России?

Александр Дугин. Евразийство — это политическая философия, которая не может быть однозначно квалифицирована ни как правая, православно-монархическая, ни как левая, коммунистическая, социалистическая, ни тем более как либеральная. Это нечто оригинальное, выстроенное и выстраданное в течение всего ХХ века. За плечами евразийства — столетие. Тем самым у этой политической философии есть историческое прошлое, есть компендиум текстов, что очень важно для любой доктрины, и есть евразийский анализ разных исторических этапов. Начиная с Первой мировой войны — работы Савицкого, Трубецкого, и вплоть до 60-х-70-х — работы Гумилёва. В восьмидесятые подключаемся мы, продолжаем эту линию. И анализируем с позиции евразийства события, которые разворачиваются последние двадцать пять лет. Евразийство — столетняя, устоявшаяся политическая философия. Она не просто была сформирована и брошена, а именно жила. Соответственно, именно в таком качестве она и существует в современной России — это компендиум политической философии, которая базируется на трёх принципиальных аспектах.

Первое. Если говорить о внешней политике — это тезис о многополярном мире. Я сейчас преподаю социологию международных отношений на Социологическом факультете МГУ и обнаружил, к своему удивлению, что теории многополярности просто не существует. Евразийство разработало и развило теорию многополярности, и когда я студентам задаю что-то сказать о теории многополярности, то обращаюсь к двум пассажам из статей Лаврова, к мюнхенской речи Путина и к материалам по евразийству. Три предложения у Лаврова, два абзаца у Путина и три тома евразийских текстов. И всё! А когда мы обращаемся к иностранным источникам, есть только критика этого, либо неверное толкование многополярности — Вестфальская система международных отношений, основанная на приоритете государств-наций. И ничего общего с современными условиями не имеющая. Так вот, евразийство — это теория многополярного мира. А не просто пожелание многополярности или высказывание о многополярном мире.

Второе. Вытекающий из этой многополярности императив интеграции постсоветского пространства. Можно сказать, исторически — это восстановление Российской Империи и СССР на принципиально новых основаниях. Как Российская Империя была отлична от СССР, точно так же Евразийский Союз отличен и от СССР, и от Российской Империи. Другая идейная база, другие механизмы, другие акторы, другие модели интеграции. В одном случае колонизация, в другом — социалистическая революция, в нашем случае добровольная специфическая модель интеграции по типу Евросоюза. По той модели, что обозначил Нурсултан Назарбаев ещё в 1994 году. Но эта теория интеграции постсоветского пространства существует. И это второй аспект евразийской политической философии.

И третий аспект — социально-политическое устройство России. Евразийство предлагает совершенно однозначный ответ. Он заключается в том, что для нас не приемлемо создание государства-нации, то есть нивелировка всех этнических культур, которые существуют на территории России. Не приемлема модель гражданского общества, основанного на принципе индивидуальной идентичности, на котором основан Евросоюз. И не приемлема модель этнического сепаратизма, когда этносы претендуют на политическую независимость. Из этого складывается политический евразийский проект для самой Российской Федерации. Единое стратегическое управление и полифония этнических культур. И отказ внутри РФ от каких бы то ни было атрибутов политической независимости — суверенитета и даже статуса национальных республик. Когда вводили федеральные округа, советник Шаймиева мне говорил, что это развалит страну. Но не развалили, наоборот, скрепили. Когда зашла речь о десуверенизации, о том, чтобы убрать тезис о суверенитете в субъектах Федерации: и в Татарстане, и в Якутии, и в Коми — грозили "выйти на улицы". Но никто не вышел. Рамзан Кадыров абсолютно правильно отказался от политической должности президента, назвав свой пост "глава Чеченской республики". Это должно стать повсеместным явлением.

И следующий шаг — упразднение статуса национальных республик. При этом евразийство абсолютно не хочет умалить в правах: этнических, религиозных, культурных, — ни одну из общностей, живущих на территории РФ. За это нас упрекают и националисты, и либералы. Но мы — сторонники того, чтобы была "цветущая сложность" Константина Леонтьева.

Три основных пункта: внешняя политика, интеграция на постсоветском пространстве и политическое устройство России. Вот что такое евразийство сегодня. При этом то, чем оно было вчера, позавчера или в своих начальных стадиях, — всё это непрерывным образом развивалось, и не отрицается, и не отменяется, а интегрируется в современный взгляд. Политическая философия евразийства предлагает совершенно самобытные оригинальные решения, радикально отличающиеся от глобализма и либерализма. Мы идём абсолютно наперекор представлениям наших либералов, поэтому они так ненавидят евразийство, и по отношению к национализму во всех формах. Евразийство — это идеология, утверждающая право всех этносов развивать и отстаивать свою культуру без какого-либо умаления их культурных прав, их идентичности.

Соответственно, евразийство содержит в себе ответы на все вопросы — от реформы ЖКХ до здравоохранения. Что касается социальной политики — евразийство тяготеет к левой социалистической позиции. Можно подметить близость евразийства к социализму, но не доктринальному, не марксистскому, не атеистическому, а, скорее, православному. Или исламскому, если говорить об исламских формах общежития.

Но это не догматический элемент. В этом отношении у всех евразийцев была определённая степень непредрешённости. Главное, что экономика должна быть органичной, справедливой, холистской, то есть основанной на принципе целостности. Мне персонально симпатичен социализм, но я считаю, что этот вопрос открыт, здесь существует поле для дискуссий. Хотя, с другой стороны, исходя из принципа многополярности, мы полностью поддерживаем назарбаевскую идею о многополярных валютах, о том, что каждый регион мира должен иметь свою собственную валюту. Мы — противники долларового империализма.

"Завтра". Вы критикуете статус национальных республик, но выступаете за права народов. А каков правовой механизм реализации этих прав, ведь ликвидация национальных образований запросто может быть воспринята как подавление национальной идентичности? Внести в Конституцию все народы, населяющие Россию?

А.Д. Конституция Российской Федерации была скопирована с европейских аналогов и не адаптирована к нашим условиям. В ней содержится множество взаимоисключающих тезисов. Там, например, говорится, что субъектами Федерации являются независимые государства. И тут же, что единственным суверенитетом обладает Российская Федерация. Эта Конституция может толковаться как угодно: в евразийском ключе, в националистическом, в либерально-сепаратистском. На этой Конституции были построены в значительной степени конфликты 90-х годов, кровавые войны. И сама по себе эта Конституция требует не переписывания, но толкования. Чем успешно занимается Путин. Он перешёл от государственности субъектов Федерации через назначение глав субъектов Федерации к очевидному сокращению этой самой государственности.

Большой вопрос: являются ли национальные республики гарантом свободы и независимости этносов... Возьмём Татарстан. Половина татар, половина русских. Какой же это татарский субъект? К тому же, две трети татар живёт в РФ за пределами Татарстана. Получается так, что половина русских, которые находятся в Татарстане, обязаны следовать татарской государственности, а две трети татар — нет. Чёткая расфасовка территорий РФ по национальным республикам, по сути дела, означает распад России. И создание на этом месте обособленных национальных государств, в каком направлении всё это и шло в 90-е годы. Либо мы ориентируемся на то, чтобы Российская Федерация, рано или поздно, пошла за Советским Союзом, и создаём предпосылки для распада, либо мы с корнем вырываем саму возможность сепаратизма. Татары могут жить в Татарстане и за пределами Татарстана. И вне Татарстана они могут развивать свою культуру, говорить на своём языке, издавать свои газеты и быть татарами. У русских вообще нет своего субъекта Федерации, и не надо. Мы являемся государствообразующим ядром. Русские могут говорить на своём языке, где хотят, и все остальные наши граждане, русские и нерусские, должны знать русский язык.

Таким образом, мы создадим возможность и для сохранения территориальной целостности, и для возможной интеграции постсоветского пространства, одновременно не ущемим в правах коренные народы.

Что касается защиты прав коренных народов — это пункт Конституции. Специально оговаривать ещё каким-то элементом ни к чему, надо только эти права реализовывать. Что подчас является проблематичным. Они и сами их с трудом представляют, а властям не до этого, не до коренных народов. Я бы поддержал сторонников правового подхода. Подчас права, записанные в Конституции, требуют только одного — соблюдения и выполнения. Защита прав коренных народов прописана в Конституции. И специально оговаривать их состав не стоит — мы всегда кого-то забудем. Этнические процессы очень сложные. Как специалист по этносоциологии могу сказать, что не может существовать окончательной номенклатуры этносов. Этносы, увы, исчезают, этносы появляются, этносы раскалываются. Определённые этнические группы осознают себя чем-то отдельным — например, мишари, кряшены. По религиозному и иному признаку могут выделиться в отдельные этнические группы, осознать себя отдельным культурным и даже этнокультурным явлением.

Этому нельзя ни в коем случае присваивать юридический характер. И, тем не менее, власть должна, на основе Конституции, соблюдать права всех этносов, всех народов, которые существуют на территории Российской Федерации.

"Завтра". Вы достаточно много общаетесь с молодёжью, наблюдаете тенденции в среде студенчества. Через какие процедуры, процессы должна пройти новая элита, если она возникнет? Какие механизмы создания, появления элиты представляете вы в нынешних условиях, когда нет ни войн, ни революций?

А.Д. Во-первых, нельзя зарекаться "от сумы и от тюрьмы" — и от войн, и от катастроф. Самые приличные элиты появляются в экстремальных ситуациях. Когда всё хорошо, правит тот, кто подловат, трусоват. Когда надо платить жизнью, то поднимаются настоящие люди. Конечно, оптимальные формы создания элит — революции и войны. Тогда приходят к власти сильнейшие, аристократы. В мирное время, как правило, торжествуют либо середняки, либо субпассионарии. По Гумилёву, на одного субпассионария приходится сто пассионариев, то есть, таких недострастных людей. Они отличаются от общей массы тем, что что-то хотят. Хотят, но не могут. И из них получается недоэлита.

Что касается технологии создания элиты. Вильфредо Парето говорил, что либо элиты будут впускать в себя пассионарные кадры мирно, либо такие кадры взорвут старые элиты и придут вместо них. Это теория ротации элит. Если слишком плотно закрыта дверь, то революция просто гарантирована. Мне кажется, в современном российском обществе реальная ротация элит не идёт. Наоборот, приток новых людей сокращается, а качество элит чрезвычайно низкое. В основном это коррупционные элиты либо бизнес-элиты, основанные на разложении, а не на концентрации усилий. У Юлиуса Эволы есть эссе о психоанализе лыж. Эвола говорит, если люди начинают заниматься лыжным спортом, скольжением, это, как правило, получение наслаждения от падения, движения вниз. Вот альпинизм — другой психологический тренд: покорение вершины, активность, мужское начало. У нас явно лыжная элита, она получает наслаждение и адреналин от скольжения вниз, в бездну.

Есть такое понятие, как евразийский отбор. Это была модель, разработанная ещё первыми евразийцами относительно того, какого типа люди должны возглавлять государство. Они в значительной степени обращались к опыту Чингисхана, степных империй, которые делали акцент на воинских доблестях: верность, честь, длинная воля. На неких этических признаках, которые должны в государстве быть взяты за основу того евразийского отбора, о котором идёт речь. Если применить этот критерий к тем, кто правит Россией сегодня, то почти никто в его рамки не попадает. Соответственно, евразийство как политическая философия предполагает либо приведение во власть подобного рода пассионарных людей, "людей длинной воли", путём постепенного вхождения, либо, если крепость элиты будет закрыта наглухо, то взятиие штурмом. Евразийским является лозунг — "карьера или революция". Если есть возможность, то карьера, если нет возможности, то революция. Единственное, чего точно не будет, — не будет покорности. Человек элиты, человек правящего типа не готов терпеть власть худшего, чем он. И не будет терпеть. Либо он будет интегрирован в эту власть и будет делать её лучше, либо он её сметёт. Здесь можно оплакивать революцию, говорить, что лимит на революции исчерпан, или спорить с этим. Это абсолютно не принципиально — без элиты не существует ни одно общество. Не будет своей элиты — придёт чужая. Не можем править сами — найдётся кто-то со стороны, кто будет нами править. Евразийцы считают, что своей страной должны править лучшие представители общества. В основе евразийского отбора лежат представления об аристократах, о пассионариях.

Реалистично это сегодня или нет? На мой взгляд, при нынешнем строении власти нереалистично. Ну что ж, либо должны смениться и прийти путём карьерного роста люди другого типа, либо, если ворота Кремля будут оставаться закрытыми, а через лазейку туда будет проникать всякая сволочь, холопы, шуты гороховые, то придётся брать эти стены штурмом. Если не моему поколению, то следующему точно. Это закон Парето, а не пожелание революции и хаоса. Может быть, это приведёт к чему-то дурному. Но тот, кто не соблюдает исторические законы и правила политической философии, за это жестоко расплачивается. Я бы хотел, чтобы расплачивались наши враги, а не мы. Поэтому, думаю, нашей власти надо пересмотреть отношение к элите и принять евразийский отбор, не доводя дело до греха. Если всё будет продолжаться, как сейчас, ни к чему хорошему это не приведёт.

"Завтра". Современная цивилизация компьютеров, коммуникаций, смятой геополитики имеет внешние признаки, но скрытые тренды мира обладают большой энергией. И возможно, только философский инструментарий позволяет что-то зафиксировать. Мы слышим гул, мы чувствуем, что происходит нечто очень серьёзное, но что это? Как бы вы могли сформулировать, что происходит?

А.Д. Есть очень чёткий ответ: изменяется матрица цивилизации — мы переходим от модерна к постмодерну. А переворот, который несёт в себе переход от модерна к постмодерну, он не менее значим, чем переворот от традиционного общества к обществу модерна на предыдущей фазе. Это вещь, которая потрясает основы мироздания. Основы общества меняются. Меняются представления обо всех базовых характеристиках: реальность, субъект, объект, движение, покой, мир, общество, человек. Всё обретает знак "пост-" : постистория, постчеловек — трансгуманизм, постреальность — виртуальная реальность и.т.д. Мы вступаем в абсолютно иную матрицу, иной алгоритм бытия, где изменяется всё. То, что нам казалось надёжным: материальный мир, природа, — оказывается, что это иллюзия, конструкт, социологическая гипотеза. Происходит переход от реальности к виртуальности, от человеческого к постчеловеческому, от мира к конструкту, от связного рационального дискурса к пострациональным фрагментам и всполохам. Переход к высоким скоростям, о чём пишет Поль Вирилио, которые изменяют траекторию, геометрию даже предметного мира — всё это происходит на наших глазах, и всё это очень серьёзно. Кто-то говорит о переходе от геополитики к пост-геополитике. На всех уровнях в любых сферах, во всех науках, искусствах, в политике, экономике мы являемся свидетелями этого перехода. Это фазовый важнейший переход. И как любой подобный переход, он с трудом осмысляется. Есть люди, которые понимают, как действует предшествующая матрица, и хотя бы приблизительно, как будет действовать новая. Но никто не знает наверняка. И мы живём в рамках этого перехода, который с трудом осознаётся.

Кстати, наблюдая, как безразлично щиплет травку мировое быдло, рассматривая в интернете филейные части девиц или уже мужиков — сейчас и ориентации все сбиты, я подозреваю, что так же и проморгали, пропустили переход от традиционного общества к современному люди, которые жили триста-четыреста лет назад. Тогда "умирал Бог", и только трагический Ницше или кто-то аналогичный ему отдали этому должное значение. Бог умер. Ну и что, — сказали европейцы, зато у нас теперь прогресс, развитие.

Сегодня точно так же меняется модерн, модель очевидностей, эвиденций, которые существовали последние двести-триста лет: закон всемирного тяготения, объективный мир, однонаправленное время, субъект-объектная топика Декарта или Ньютона — всё это подлежит эрозии, как когда-то рушилась религиозная картина мира.

У меня есть книга "Пост-философия" и одноимённый спецкурс на философском факультете МГУ. Это некое приближение, очень поверхностное и первоначальное знакомство с тем, как осуществляется этот матричный переход. Это меню, самое обобщённое введение в проблематику постмодерна. Поэтому в одном интервью рассказать всё непросто.

Но самое главное, что не такая уж это загадочная вещь. Есть очень много авторов, доктрин, школ, которые этим занимаются на профессиональной основе. Я был поражён, когда познакомился с одним текстом Стивена Манна, ещё 1992 года, из американского военного журнала Parameters. Манн говорит о необходимости внедрения постмодернистских методов в структуру военной доктрины США. Двадцать лет назад! А мы говорим, до какой степени серьёзен постмодерн. Если с начала 90-х постмодернистские элементы формируют военную стратегию США — то он, конечно, серьёзен. А на уровне философии надо отмотать ещё лет на двадцать-тридцать, когда эти проблемы начали осмысляться.

А вещь эта интересная, ибо происходит на наших глазах, это ещё не финализированный процесс. Но и нельзя сказать, что совсем незнакомая. Мы видим, к чему идёт дело, куда направлено, и одновременно с головокружением, дикой скоростью понимаем, что если это реализуется, то всё закончится. И в этом есть некое очарование. Очарование самоубийства, катастрофы, очарование откровенным безумием, потому что мы переходим как минимум в пострациональность.

"Завтра". Каковы здесь личные и общественные стратегии? Вести арьергардные бои на оставшейся территории, где ещё сохранилась твёрдая почва, или же идти туда, в эти протуберанцы нового, в чудовищное пространство, где нет ни опоры, ни языка?

А.Д. Это очень интересный и серьёзный вопрос. Я убеждён, что эти процессы, подготовлены логикой развития бытия, не случайны. И неслучайность смены парадигмы надо осознать.

"Завтра". Принять?

А.Д. Я не сказал "принять" — осознать. Человек, по моему глубочайшему убеждению, — существо свободное. Даже если он не может отменить дождь, он может сказать дождю — да, и вымокнуть. Или сказать — нет, и построить навес, взять зонтик. Он, может быть, не в силах отменить то, что должно произойти. Но так или иначе отнестись к тому, что должно быть, он может. Сказано в Евангелии: "Извращение должно прийти в мир, но горе тем, через кого оно придёт". Может быть, всё действительно неизбежно. Неизбежен приход этой великой пародии, постмодерна, что в христианстве — синоним царства антихриста, и отменить это — не в наших силах. Другое дело, что мы вольны сказать этому "да" или "нет". Поэтому к "принять" я бы отнёсся осторожно. Осознать, что это закономерная вещь. Но принять или отвергнуть — это уже человеческий выбор.

Многое зависит от политических движений. Если они не понимают объективность происходящего, они являются слепыми и бессильными перед лицом надвигающегося дождя. Если мы, видя, что туча собирается, будем говорить, что, возможно, пронесёт, а видно: обложило так, что дождь неизбежен, то это безответственная позиция. Да, будет дождь, будет буря, будет град, будет снег, будет лёд, будет много чего: землетрясения, молнии и глас Божий. Всё это будет.

Но как к этому отнестись? Солидаризоваться с великой пародией, стать прогрессистом? Или считать, что пронесёт и быть консерватором? На мой взгляд, ни то, ни другое категорически не подходит. Мы должны быть только консервативными революционерами. Отстаивать вечные ценности перед лицом новых условий. Как говорил Артур Мёллер ван ден Брук: "Раньше консерваторы стремились противостоять революции, а мы должны эту революцию возглавить и направить её в другую сторону". И сегодня консервативно-революционный сценарий остаётся актуальным. Единственно, изменились условия его реализации. В модерне необходимо было оседлать технические модели развития. И кое-кому на короткий срок, надо признаться, это удалось. А нам предстоит не то что сложная — другая задача. Мы не можем повторить то, что было, потому что модерна больше нет. И наша консервативная революция, если не учесть фазовый переход, превратится в пародию, в гротеск, в симулякр. Наша задача выстроить непротиворечивую последовательную стратегию в условиях постмодерна. Эта вещь, не сама собой разумеющаяся, не имеющая отношения ни к прямому, такому кондовому, консерватизму, ни, понятное дело, к прогрессизму. Не просто, но возможно. На предыдущих этапах, пусть не окончательно, но удавалось. И удавалось в условиях, когда, казалось бы, это невозможно. В том же либеральном, прогрессистском ХХ веке мы знали ряд явлений, которые с успехом смогли навязать своим обществам иную повестку дня — в том или ином ключе, консервативно-революционную.

Беседовали Андрей Смирнов, Андрей Фефелов