В небольшом зале на втором этаже находящегося в Вашингтоне Национального музея американской истории лежит Библия 18-го века, на страницах которой зияет множество дыр. Это не последствия вандализма – кусочки из книги были аккуратно вырезаны бритвой. Дело в том, что в 77 лет Томас Джефферсон начал один проект. Он скрупулезно отыскивал в Писании места, на его взгляд, отражающие истинное учение Иисуса из Назарета, вырезал их и вклеивал в книгу, составляя новую версию Нового завета, которая получилась намного тоньше.

В изрезанной Библии осталось то, что его не заинтересовало. Экспонаты, связанные с этой его работой, можно будет посмотреть до 15 июля. Так что же Джефферсон отбрасывал? Он писал: «Нам нужно ограничиться писаниями евангелистов, и из них отобрать только слова самого Иисуса». Он убрал все, что ему казалось «ошибочными представлениями» последователей Иисуса, «невразумительно выражавших то, что они сами не поняли». Для него это не было сложным делом. Он утверждал, что настоящее учение Иисуса – «самый благой и величественный моральный кодекс из всех, что когда-либо были предложены людям», - выделяется на фоне евангелических приукрашиваний, как «алмазы в навозной куче». Да, он называл изрядную часть Библии религиозным навозом.

Когда мы говорим о Джефферсоне, как о великом архитекторе разделения церкви и государства, нужно понимать, что под «церковью» он, скорее всего, имел в виду именно это – чистое, простое, аполитичное христианство, свободное от измышлений всех тех, кто пытался использовать Иисуса спустя десятилетия и столетия после Его смерти, чтобы укреплять собственную власть. Если главным политическим наследием Джефферсона была Декларация независимости, эта чистая и благородная моральная доктрина была его религиозным наследием. «Я – настоящий христианин, - говорил Джефферсон, споря с фундаменталистами и духовенством своего времени, - то есть последователь учения Иисуса». 

Что же это за учение? По мнению Джефферсона, имеет смысл говорить не о его сверхъестественной стороне, которая, смешавшись с властью и политикой, дала потомкам войны, инквизиции, погромы, реформации и контрреформации, а о практических заповедях и удивительно радикальных идеях, которые выражены в простых притчах Иисуса и которые он иллюстрировал всем своим поведением. Не просто любите друг друга, но любите ваших врагов и прощайте тех, кто причинил вам вред, откажитесь от материального богатства, любите превыше всего неизреченную Сущность, и знайте, что эта Сущность – ваш истинный Отец, по образу которого вы сотворены. И самое главное: откажитесь от власти над другими, так как власть, если она эффективна, обязательно подразумевает угрозу насилия, а насилие несовместимо с абсолютным принятием и любовью ко всем человеческим существам, лежащими в святом сердце учения Иисуса. Именно поэтому Иисус совершил свой последний акт аполитичности, отказавшись защищаться перед судом, не противодействовал своему распятию и даже обратился к тем, кто прибивал Его ладони к крестному древу, и с любовью простил их.

Политизированная вера

Независимо от того верите ли вы, как я, в божественность и в воскресение Иисуса — а также в необходимость праздновать Пасху в честь и того, и другого — точка зрения Джефферсона крайне важна. Какая разница, насколько строгую приверженность тем или иным доктринам провозглашает человек, если он не живет в соответствии с требованиями этих доктрин? Что такое политика, если не опасное искушение контролировать других, а не исправлять себя? Если мы будем меньше рассуждать о непостижимых богословских тонкостях и о сущности Иисуса, и вернемся к Его словам о том, что мы должны делать и чем быть, Его образ станет только сильнее и чище.

Кроме того, он станет актуальнее для нашего времени. Что может быть дальше от простого, чистого и аполитичного христианства Джефферсона, чем реалии Америки 21-го столетия? Наше государство насквозь пропитано религией. С одной стороны республиканцы, основная опора которых – евангельские протестанты, считающие, что религия должна поглотить общественную жизнь и влиять на все ее аспекты. С другой стороны демократы, на праймериз у которых кандидаты публично разглагольствуют о своей вере, и президент Обама, на Национальном молитвенном завтраке оправдывающий свою реформу здравоохранения ссылками на Иисуса. На мой взгляд, лучше всего кризис христианства характеризует новое значение, которое приобрело слово «секулярность». Раньше оно обозначало разделение веры и политики, а теперь для многих значит просто атеизм. Способность быть верующим в религиозном пространстве и разумным в политическом атрофируется буквально у нас на глазах.

Упадок организованной религии

Между тем у самой организованной религии сейчас возникло множество проблем. Иерархия католической церкви утратила изрядную часть своего авторитета у американской паствы, когда в 1968 году папа Павел VI безоговорочно осудил контрацепцию. Тех остатков морального влияния, которые церковь все же сохранила, она лишилась в последние десятилетия, когда выяснилось, что она позволяла существовать международному заговору педофилов, изнасиловавших бесчисленное множество детей и подростков, - и более того, в конечном итоге начала его покрывать. Не знаю, что способно еще сильнее ударить по авторитету церкви — разве что тот факт, что ее верхушка до сих пор отказывается признать свою ответственность и отречься от власти. Вместо этого она активно интересуется чужой сексуальной жизнью, а также вопросами о том, кто вправе заключать гражданский брак, и о том, кто должен платить за предусмотренные медицинской страховкой услуги по контролю над рождаемостью. Неравенство, нищета, даже санкционированные правительством после 11 сентября пытки – все это интересует церковные власти значительно меньше.

Между тем основные протестантские церкви, долгое время считавшиеся опорой религиозной умеренности, за последние 50 лет пришли в упадок. Образовавшуюся пустоту заполнил евангелический протестантизм, но у него есть свои серьезные недостатки. Как пишет обозреватель New York Times Росс Даузет (Ross Douthat) в своей новой безжалостной книге «Дурная религия: как мы стали нацией еретиков» («Bad Religion: How We Became a Nation of Heretics»), многие евангелические христиане из пригородов веруют в евангелие успеха, согласно которому христианская жизнь обеспечивает богатство и процветание. Есть среди них и сторонники буквального толкования Библии, закрывающие глаза на полтора столетия исследований, которые ясно доказали, что канонические Евангелия были написаны спустя десятки лет после проповеди Иисуса и являются копиями копий историй, рассказанных людьми с небезупречной памятью. Есть и те, кто верит, что Земле всего 6 тысяч лет, хотя в свете науки и разума это очевидно не соответствует действительности. При этом, как вы думаете, какая группа населения в Америке, по данным опросов, чаще всего поддерживает пытки подозреваемых в терроризме? Евангелические христиане. Что-то с ними всерьез не так. Эта версия христианства явно паникует перед лицом современности и боится некоего неопределенного «другого». Между тем такое поведение резко противоречит рефрену, который часто звучал в речах Иисуса: «Не бойтесь». Джефферсон бы вздрогнул от такого христианства.

Подозреваю, что Иисуса из Назарета оно бы тоже поставило в тупик. Те вопросы, которым оно сегодня занято, просто отсутствуют как в обычном тексте Нового завета, так и в его джефферсоновской версии. Иисус ни слова не говорил о гомосексуальности и абортах, а все, что он говорил о браке, сводилось к осуждению развода (который стал обычным делом среди американских христиан) и прощению супружеской измены. Семья? В юности он публично отрекся от родителей, и призывал своих учеников, если они хотят следовать за ним, оставить родных. Секс? Он придерживался целибата и, как и его последователи, говорил о грядущем Конце света, который делает размножение неактуальным.

Кризис нашего времени

Таким образом, следует признать нечто настолько очевидное, что говорить об этом практически стало табу: само христианство сейчас находится в кризисе. На мой взгляд, неслучайно, что многие христиане сейчас сменили аскетическое самоотречение на материалистический эгоизм и что многие католики, даже регулярно ходящие в церковь, сейчас со стыдом или отвращением игнорируют иерархию. Неудивительно и то, что среди молодежи стремительно распространяется атеизм, популярность которого резко увеличилась в новом тысячелетии. Не стоит также поражаться тому, что многие отошли от организованного христианства, обратились к «духовности» и увлекаются медитацией и йогой или, покинув церковь, бродят по пустыне духовных исканий. Люди по-прежнему тоскуют по Богу. Как может быть иначе, если вечные вопросы человечества — Почему существует мир? Как появилось человечество на голубом шарике нашей планеты? Что происходит с нами после смерти? — остаются столь же насущными и загадочными, что и всегда?

Именно поэтому опросы показывают, что подавляющее большинство американцев по-прежнему верят в Высшую силу. Однако это не отменяет возникшую на фоне глубокого кризиса необходимость новых подходов к христианским институтам, а также к идеям и приоритетам христианства.

Назад к Иисусу

С чего начать? То, что делал Джефферсон, вырезавший из Библии все не соответствовавшее его научным и моральным воззрениям, - это один путь. Однако есть и другой путь – путь человека, который родился в Италии в 12 веке в семье преуспевающего торговца тканями, отправился на войну с соседним городом, видел, как в битве убивают его друзей, год провел в плену, а затем пережил озарение, изменившее в дальнейшем целый мир. В своей книге «Франциск Ассизский: новая биография» («Francis of Assisi: A New Biography») Августин Томпсон (Augustine Thompson) пытается прорваться сквозь легенды и апокрифы и описать жизнь святого Франциска такой, какой она была на самом деле. Результат совсем не похож на приторные истории о предшественнике хиппи, общавшемся с цветами и животными. Скорее, мы видим типичного светского юношу, который неожиданно обрел мир в служении тем, кого он раньше избегал - прокаженным, к язвам которых он тянулся и общества которых искал — как ради себя, так и ради них.

Монашеский орден, носящий его имя, начался всего лишь с пары друзей, которые были захвачены гигантским духовным накалом жизни Франциска. Источник его вдохновения был еще чище, чем у Джефферсона. Он не вырезал куски из Евангелий, чтобы они выглядели более приемлемыми для современного ума. Он просто открыл наугад Евангелие, как в его времена было принято, и нашел три указания: «продай имение твое и раздай нищим», «ничего не бери на дорогу», даже смену одежды, и «отвергнись себя» и следуй за Иисусом. Так он и поступил – отрекся от наследства, стал бездомным и начал зарабатывать свой хлеб физическим трудом. Когда он не мог прокормиться он просил еду как милостыню—принимая позор нищенства как средство для духовного смирения.

Франциск хотел жить, не имея над окружающими никакой власти. Однако, чем шире распространялись слухи о его странности и о его святости, тем больше людей к нему присоединялось и в итоге он столкнулся с дилеммой – ему пришлось объединить этих мужчин и женщин в организацию. Неожиданно вера встретилась с политикой. И это его мучило, разрушало и едва не убило. Он должен был быть последним, а не первым. Он всегда хотел быть «меньшим братом», а не основателем ордена. В результате он часто уходил в паломничества, оставляя руководить других братьев. На орденских собраниях он сидел у ног братьев и, если вопрос нельзя было разрешить без его мнения, Франциск шептал его на ухо председательствующему.

Образ святости

Франциск, подобно Иисусу, был вне политики. Подобно Иисусу он бежал от толпы — Франциск нередко уходил в лесную лачугу, чтобы молиться и быть с Богом и природой. Важно понимать, что он не бунтовал при этом против ортодоксии или даже против церковной власти. Он повиновался епископам и папе. Свою любовь к природе он выразил в своем последнем произведении – величественной «Песни о Солнце», однако чистота алтарных покровов, чаш и церковной утвари, используемой при святой евхаристии, волновала его еще сильнее.

В своем отвращении к любому намеку на комфорт или богатство он доходил до крайностей. Когда Франциск лежал, умирая, и ему принесли подушку, чтобы он положил на нее голову, он наутро проснулся в ярости, ударил монаха, который дал ему подушку, и с отвращением отозвался о своей слабости, из-за которой он сделал себе эту поблажку. Одним из его немногочисленных распоряжений был запрет для братии ездить на лошадях – они могли только ходить пешком или ездить на ослах. В итоге, его примера смирения, служения и святости хватило, чтобы вдохновить современников на реформирование и обновление церкви.

Современный человек счел бы такого, как Франциск, сумасшедшим. В его время многие тоже так думали. Он читал проповеди прямо на улице, иногда превращая их в пантомиму. У него были тяжелые приступы сомнений, депрессии и отвращения к себе. У него бывали видения. Его обращение после войны можно посчитать результатом посттравматического стрессового расстройства. Или же можно признать то, о чем свидетельствовали те, кто его видел – что в нем было нечто особое, уникальное, таинственное, святое. Свести потребности к самому необходимому, просить только о насущном хлебе, прощать других, жить в самоотвержении – во многом, это форма безумия. Но это также и форма освобождения. Франциск отбросил сложность и сфокусировался на простоте. Орден, который он основал, был нацелен не на размышления и не на управления. Франциск требовал простоты физического труда, молитв и причастия. Для него этого было достаточно.

Учиться жить

Большинству из нас этого явно не хватило бы. И все же в том, чтобы просто принять тайну как данность, может быть своя мудрость. Я размышлял над тайной Воплощения всю жизнь. Я читал труды по богословию и истории. Я думаю, что понимаю, как Он мог быть одновременно и Богом и человеком — но я не считаю, что мое понимание глубже, чем понимание моей ирландской бабки. Она едва умела читать, но на мессе забывала себя в молитве. В своей простоте, с косынкой на голове, молясь перед мерцающими свечами, она понимала Бога глубже, чем когда-нибудь смогу понять я, со всем моим образованием.

Это не означает, что, как считают некоторые, вера должна стать исключительно частным делом или чем-то вторичным. Иногда великие несправедливости — рабство, империализм, тоталитаризм, сегрегация — требуют духовной мобилизации и публичного свидетельства. Однако величайшие деятели подобных движений – от Ганди до Кинга – также отвергали власть. Они придерживались ненасилия и старались действовать моральным примером, и это, парадоксальным образом, меняло мир больше, чем могли бы его изменить политика или насилие. Когда необходимо политическое действие, тот тип христианства, о котором я пишу, пытается передать религиозные истины с помощью обоснованных светских аргументов, понятных и тем, кто придерживается других вер, и тем, кто не придерживается никакой веры. При этом бывают времена, когда он требует отвергнуть Кесаря во имя Христа – во имя Того, Кому беззаветно служили Джефферсон, Франциск, моя бабушка и бесчисленные поколения верующих.

В конце концов, святых считают святыми не потому, что они вели политическую борьбу, мелькали в новостях или финансировали комитеты, ведущие кампанию против абортов. Святыми их делало то, как они жили. И здесь уместно будет вспомнить одно – очень американское – высказывание Джефферсона: «Никто не может приспосабливать свою веру к чужим предписаниям. Жизнь и суть религии – это внутренняя убежденность, уверенность сознания».

Джефферсон боялся, что альтернативой христианству, основанному на «внутренней убежденности», станет возвращение к жестоким и кровавым религиозным войнам, ради избавления от которых и была основана Америка. Святотатственно расчленяя священный текст, он сумел уловить простоту лежащей в основе учения Иисуса идеи отречения. Он верил, что даже без доктрин о Воплощении и Воскрешении, даже без чудес это учение само по себе остается глубочайшим чудом. Еще он считал его очень простым, выраженным в притчах, рассказах и метафорах, а не в запутанных теологических доктринах. Готовность Иисуса отдать себя на несправедливую казнь также воплощала в себе это учение. Дело было не в самом кресте, и не в тяжких страданиях, которые Он перенес. Дело в том, что Он оставался спокойным, любящим, терпеливым, что Он отказался от контроля даже над собственным телом и наглядно показал нам, что значит превозмочь мир и быть с Богом. Иисус, как и Франциск, был бездомным, и такими же были его ближайшие сподвижники. Он ничем не обладал — и поэтому обладал всем.

Воскресшее христианство

Я точно не знаю, что поможет христианству справиться со своим нынешним кризисом, с искушениями и отвлекающими факторами, со всем, что привязывает его к мирскому. Но я точно знаю, что ему не пойдет на пользу, если мы будем еще яростнее осуждать ближних, фокусироваться на политике, а не на молитве и беспокоиться о чужой личной жизни и чужих еретических мыслях, забывая о стремлении освободиться от того, что отделяет нас от Бога. То, что Джефферсон видел в Иисусе из Назарета, было полностью совместимо с разумом и уместно в будущем; то, во что верил святой Франциск, было простой и вызывающей трепет любовью Бога к Творению. Но и то, и другое бессмертно.

Христианство идет не от головы и не от чрева, но от души. Оно кротко, но оно освобождает нас без лишнего шума. Оно не ловит момент, но оставляет все так, как есть. Оно не ищет мирского признания и мирского успеха и бежит от богатства и власти. Это религия недостижения. И оно не боится. В переполненном трепещущими душами тревожном мире, среди помешательства на материальном, за которое мы цепляемся ради иллюзии безопасности, в мире, в котором религиозный экстремизм угрожает развязать массовую бойню, это чистое христианство, поиск истины, а не решений, попытки постоянно выполнять Божью волю в повседневной жизни, важнее, чем когда-либо. В сущности, возможно, лишь такая духовная трансформация способна преодолеть томительную пустоту жизни в нашем позднекапиталистическом обществе, шумный культ современности, или угрозу апокалиптической войны в тех местах, где когда-то жил Иисус. Попытки найти путь к этой трансформации видны повсюду — от духовных экспериментов до усиливающегося фундаментализма. Нечто внутри нас говорит, что нам нужна радикальная духовная перемена.

Но ведь сущность этой перемены постоянно с нами уже два тысячелетия. Она служит основой нашей цивилизации. Недалек тот день, когда политика, доктринерство и гордыня отступят, а она вновь возвысится.