Нет никаких оснований отказываться от рассмотрения происходящего в Афганистане и сопредельных регионах через призму известного "Проекта Большого Ближнего Востока". События "арабской весны" только подчеркивают правомочность такого подхода. Мировая история, по крайней мере в ключевых регионах мира, окончательно утратила свой естественный характер. История стала проектной. И Афганистан - это тоже проект. Один из старейших, имеющий и историю, и традиции, и свои законы реализации, заложенные и сформатированные первоначально в известной "Great Game", а с рубежа 1990-2000-х годов лишь изменившийся структурно и приобретший новую динамику.
Одной из наиболее алармистских, а от того и актуальных тенденций в Афганистане является резкое усугубление межэтнических противоречий и обозначившийся тренд к расколу страны, условно - проект "Раздел Афганистана".
Не являясь единственно доминирующим противоречием в развитии афганского общества, этнический фактор, в то же время, играл и играет чрезвычайно важную роль, особенно в случаях и в периоды общеполитических кризисов, стимулируемых, как правило, воздействием внешних центров силы. Такой вариант решения национального вопроса - объединение всех народов и народностей на базе исторически сложившейся государственности под флагом унитарного Афганистана - был источником дополнительной напряженности в стране.
Динамика изменений в этнической структуре населения Афганистана на протяжении примерно полутора веков оказалась достаточно высока. В то же время, по мнению ряда исследователей, этнополитический баланс афганского общества, начавший формироваться на рубеже XIX-XX вв., обеспечивался применением модели гегемонистского доминирования в сочетании с исторически установившимися, естественными механизмами интеграции и ассимиляции, что создавало условия для постепенного преодоления трайбалистских и этнических противоречий в процессе модернизации афганского национального государства.
Вторая половина 2010-го - первая половина 2011-го года демонстрируют актуализацию одного из наиболее опасных трендов в афганском конфликте - резкий рост межэтнических противоречий, эволюционирующий в общественных настроениях и в пристрастиях этнических политических элит в сторону сепаратизма. Идея в афганской политической среде не новая, но к настоящему времени получающая, судя по всему, новое качество.
Одним из главных компонентов "Проекта Большого Ближнего Востока" для Афганистана и сопредельных стран является давно известный план создания "Большого Пуштунистана". Как и другие, он эксплуатируется частью пуштунской элиты, исходя из нерешенности проблемы этнополитического баланса в стране. В то же время, нарастающая пуштунизация госструктур уже вызывает отрицательную реакцию непуштунского населения, что в косвенных признаках было очевидно в ходе электоральной кампании 2009 года и очень ярко проявилось по результатам парламентских выборов 2010 года, когда пуштуны потерпели скандальное фиаско, уступив определяющее большинство в парламенте другим этническим группам. Дальнейшая пуштунизация госвласти способна привести только к усложнению конфигурации конфликта в целом, а значит, и к сужению поля потенциального переговорного процесса.
В этом контексте интересна современная актуализация вопроса о "линии Дюранда". Готовность администрации Хамида Карзая (компромиссная по своей сути) подтвердить признание "линии Дюранда" в качестве официальной афганско-пакистанской границы вызывает негативную реакцию националистических пуштунских кругов и одобрительную - со стороны непуштунских элит. Суть в том, что отказ от претензий на Зону племен и другие спорные территории исключает из потенциального афганского пуштунского электората пуштунскую ирреденту, расположенную восточнее "Durand line", фиксируя ее нынешнюю долю в общей сумме афганского электорального населения. Категорическое неприятие непуштунской элитой переговорного процесса с талибами, в свою очередь, основано на нежелании включения в политический процесс той части пуштунских лидеров, которые сегодня находятся на стороне "Талибана".
Все это вкупе лишний раз свидетельствует об изменившейся на протяжении 1980-2000 гг. этнополитической структуре афганского общества и о резком возрастании роли непуштунского населения и соответствующих элит в афганском политическом процессе. При этом все попытки правительства Хамида Карзая вести переговорный процесс будут обречены на конфронтационный результат до тех пор, пока в этот процесс не будут включены непуштунские лидеры и не будут учтены интересы, претензии и амбиции непуштунской части социума. В ином случае сепаратистские настроения и угроза распада страны, реализация центробежных сценариев будут стремительно прогрессировать.
Ряд современных тенденций, происходящих в Афганистане, аналогичны происходившим в бывшей Югославии в 1990-х годах, и свидетельствуют о намерениях и готовности американской стороны при определенном стечении обстоятельств реализовать сценарий, тождественный "Дейтонскому". Но элементарный анализ Дейтонского соглашения 1995 года обнаруживает много сущностных внутренних противоречий в его положениях. Босния и Герцеговина никогда в прошлом не существовала как единое независимое государство, а всегда была только провинцией в рамках других государств. Поставив целью сохранить "единство", соглашение дало на деле мощный толчок дальнейшему этническому расслоению Боснии и Герцеговины, причем не на две, а на три части, и, таким образом, конфликт просто выведен в латентную фазу, поддерживаемую лишь военным присутствием НАТО.
Высока вероятность подобной фрагментации и в Афганистане, тем более с учетом того, что в американских аналитических центрах давно рассматривается еще один проект сходного характера - "Свободный Белуджистан", декларируемая задача которого - объединить в единое государство белуджское население Афганистана, Пакистана и Ирана.
В первую очередь, этот проект направлен на хаотизацию ситуации в Пакистане и Иране. В иранской провинции Систан и Белуджистан компактно проживают около одного миллиона белуджей, провинция в целом не очень развита, значительную часть ее территории занимают пустыни и полупустыни, и основная часть населения занимается скотоводством и земледелием, хотя в провинции и ведутся большие работы по модернизации социально-экономической сферы. Белуджского вопроса как такового в Иране не существует, несмотря на активную работу антииранских сил по дестабилизации ситуации в районах, населенных белуджами, по фрагментации этнополитического состояния страны. Основную работу в этом направлении ведут исламские организации "Моджахеддин-е Халк" и "Федаян-е Халк". Позиционировавшие себя когда-то как партии левого толка, а "Федаян-е Халк" - даже как марксистская, к нынешнему времени обе организации де-факто могут быть отнесены к экстремистским и террористическим, обе успешно контактируют с ЦРУ США и иракской спецслужбой "Мухабарат".
Идеи национализма и тенденции сепаратизма наиболее развиты в Восточном, пакистанском, Белуджистане, где проживают около 4 миллионов белуджей. Белуджские общественно-политические организации за рубежом основаны главным образом выходцами из Пакистана, и именно они пытаются провоцировать этнические настроения в иранском Белуджистане. В Афганистане белуджей значительно меньше, но тема актуальна и с точки зрения сохранения целостности Афганистана как государства, и с точки зрения региональной стабильности в целом.
Идея фрагментирования Афганистана имеет свою историю. Ярким сторонником административно-территориального деления Афганистана с простым копированием советской модели союзного государства был Хафизулла Амин, мечтавший о создании союзных республик по простому этническому принципу - пуштунская, белуджская, таджикская и так далее. Федерализация Афганистана рассматривалась в свое время в советском руководстве как вариант урегулирования межэтнических, этнополитических проблем и стабилизации ситуации в стране после вывода советских войск. В частности, изучалась возможность создания "в рамках единого Афганистана таджикской автономии на базе районов проживания таджиков с включением в нее территорий провинций Бадахшан, Тахар, Баглан, части Парван и Каписа", обсуждались вопросы представительства таджиков в высших органах власти страны и формирования Исламским Обществом Афганистана "регулярных войск таджикской автономии с включением их в состав ВС РА", о чем писал в своих воспоминаниях генерал армии В.Варенников. Отказ от подобного переформатирования Афганистана был связан как с пониманием конфликтности этой инициативы с преимущественно пуштунским правительством и окружением Наджибуллы, так и с осознанием высокой дисперсности расселения этногрупп и очевидной нереальностью администрирования по этнокритериям.
В современном американском геополитическом проектировании раздела Афганистана главные звенья - Пуштунистан, а на севере - Афганский Туркестан. Симптоматично появление в 2010-2011 гг. в средствах массовой информации ряда публикаций, дающих оценку подобным сценариям. "Неприязнь пуштунов к афганским таджикам и вообще ко всем таджикам очень велика. Эта неприязнь аналогична неприязни израильтян к арабам, и поэтому никакого мира между таджиками и пуштунами в Афганистане не будет... - считает представитель германского Фонда имени Фридриха Эберта в Таджикистане Рустам Хайдаров. - Если афганские таджики захотят создать отдельное государство, например Конфедерацию Северный Афганистан, то, несомненно, это пойдет на пользу национальным интересам Республики Таджикистан, которая нуждается в такой буферной зоне. Мир в Афганистане наступит, на мой взгляд, после разделения Афганистана два государства - Пуштунистан и Северно-Афганскую Конфедерацию, в состав которой могут войти все остальные нации Афганистана". Нарастающая частота подобных обсуждений в СМИ свидетельствует о целенаправленной информационной кампании, в ходе которой должно произойти утверждение в мировом общественном сознании представлений о вероятности, допустимости и возможности изменения политической географии региона.
Вопреки существующим в массовых представлениях стеретотипам, на юге страны проживает и непуштунское население, есть большие таджикские и шиитско-хазарейские анклавы. Есть проблема дариязычных пуштунов. На севере страны - крупные анклавы переселенных пуштунов. Говорить о фиксированной численности, а тем более - географии расселения любого из этносов Афганистана практически невозможно.
В разное время попытки исчисления населения для упорядочения налоговых поступлений в Афганистане предпринимались. Но эти данные, будучи опосредованы стремлением правящей пуштунской элиты включить непуштунские народы в состав "единой афганской нации", не могут служить объективным источником для создания этнической картины и прошлого и, тем более, современного Афганистана. Отдельные попытки проведения переписей предпринимались в период правления НДПА, однако, они были достаточно бессистемны и могут дать лишь очень приблизительные цифры. В то же время, массовые миграционные процессы 1980-1990-х гг. серьезно деформировали этническую картину, которая и без того на протяжении последних веков никогда не была статичной. Даже о фиксированной численности пуштунов, государствообразующего этноса, говорить проблематично, поскольку миграция пуштунских племен между Пакистаном (Британской Индией) и Афганистаном в юго-западной зоне страны никем и никогда не контролировалась.
Само формирование афганской государственности в ныне признанных территориальных границах - факт в историческом плане достаточно поздний. В период Дурранийской державы (1747-1818 гг.) в основном завершился этап подчинения и экспроприации пуштунами земель таджикского населения Южного Афганистана. В период правления Ахмад-шаха Дуррани пуштунские племена стали расселяться в районах Джелалабада, Газни, Кандагара, Фароха, Герата, в это же время принадлежавшие таджикам орошаемые земли Кандагарской области полностью перешли в собственность дурранийских ханов, а таджики были превращены в зависимое податное сословие. В 1770-х гг. первые пуштунские поселения возникают в Кабульской области, когда Кабул становится столицей дурранийского государства. Таджикские (и другие непуштунские) феодальные владения южных отрогов Гиндукуша и всего Северного Афганистана сохраняли свою самостоятельность, в отдельные периоды времени отправляя незначительную дань бухарским или афганским эмирам. После первой англо-афганской войны политика колонизации непуштунских земель еще более усилилась. В 1845 г. к владениям кабульского эмира был присоединен таджикский Чарикарский удел, а Парвон, Карабаг, Кала-и-Банд были присоединены к Кабулу уже после второй англо-афганской войны. Эмир Абдуррахман-хан подчинил себе все мелкие таджикские владения Кухистана и Кохдамана, лишь таджики Панджшерской долины во второй половине XIX в. сохраняли свою самостоятельность. Колонизация северных ханств левобережья Аму-Дарьи усиливается в 1880-х гг., а некоторые провинции центральной и северной части страны были присоединены к Афганистану только в конце ХIХ в. Хазараджат окончательно был завоеван пуштунами в 1893 г., Нуристан - в 1896 г.
Присоединение непуштунских территорий вело к тому, что постепенно в сложном комплексе внутриафганских противоречий все более и более важное значение принимал этнический фактор. Когда после установления границы по линии Дюранда ряд пуштунских племен оказался локализован на территории Британской Индии, часть пуштунов стала перемещаться на территорию Афганистана. В течение ХIХ-ХХ вв. только территории, контролируемые хазарейцами в Центральном и Северном Афганистане, в результате переселения пуштунов из Британской Индии сократились со 150 тысяч квадратных километров до 100 тысяч. Последняя четверть ХIХ - начало ХХ вв. стали временем наиболее интенсивного переселения пуштунских племен в северную и центральную части страны. В 1884 г. из Кабульского района были переселены в Мейманинский вилайят 3000 семей, в приграничных районах Батгиза было поселено 1300 семей кочевых пуштунов-исакзаев. В 1885 г. в Балх было переселено 800 семей. Еще около 4000 семей было поселено в начале 1990-х гг. на землях чор-аймаков на северо-западе, в районы Андхоя, Ахчи, Шибергана, Сарипуля в конце ХIХ - начале ХХ вв. было переселено 62 тысячи семей этнических пуштунов. Уже в 1930-х гг. отмечалось, что очень многие кишлаки Кундузского и Ханабадского районов, где раньше жили таджики и узбеки, были полностью заселены пуштунами. Такая же картина наблюдалась в Каттагане, в районах Ташкургана, Айбака, Ходжа-Нахру. Большое число пуштунских семей появилось и в Бадахшане - в районах Рустака, Чиаба. Так к северу от Гиндукуша, в Кундузе, Фариабе, Батгизе, Джаузджане, Герате, в районе Мазар-и-Шарифа и в Бадахшане возникло несколько мощных пуштунских анклавов.
В Хазараджат были переселены в основном ахмадзаи, мохманды и некоторые другие пуштунские племена. В Нуристане число пуштунских переселенцев было незначительно. Проведение переселенческих мероприятий по отношению к кочевым пуштунским племенам юга (а равно и к оседлому населению северных областей) носило во многом насильственный характер. В 1939-1951 гг. в Каттаганскую, Мазар-и-Шарифскую и Мейманинскую провинции было переселено более 6 тысяч семей из пуштунских племен шинвари, сафи, мангал, саларзай, джаджи, читрали, тури, африди. В середине 1960-х гг. пуштуны составляли уже до 65 % населения провинции Герат. В Бадахшане пуштуны селились даже в столь отдаленных горных районах как Дарваз и Зебак.
Переселенческая политика преследовала две цели. Одной являлся собственно переход кочевников к оседлости, который был должен способствовать как общему экономическому подъему, так и увеличению налоговых поступлений в бюджет. Политическая составляющая этого процесса заключалась в устремлениях кабульских эмиров закрепить колонизацию присоединенных непуштунских территорий. То есть шла весьма агрессивная пуштунизация страны. Пуштуны-переселенцы имели серьезные поощрения от правительства в налоговом отношении, им выделялись (за счет местного непуштунского населения) поливные земли, предоставлялась и денежная помощь. Одновременно имела место, хотя и не столь широко, и практика переселения непуштунского населения в традиционно пуштунские регионы. Одной из целей переселенческой политики была и ассимиляция непуштунского населения. Так, например, постепенно пуштунизировалась, потеряв язык, приняв иногда племенные названия окружающих пуштунских племен, часть таджиков Нангархарской и Кунарской долин.
Таджики являются автохтонной и второй по численности народностью Афганистана, основные территории компактного расселения таджиков - провинции Бадахшан, Тахор, Герат, Джаузджан, Саманган, Балх, Кундуз, а также Панджшерское ущелье и долина Шамоли (часть территории провинций Кабул, Парвон, Каписо), дисперсно же таджики расселены практически по всем провинциям страны.
Узбеки - в основном представители племен каттаган, минг, сарай, кунград, кенегес и некоторых других - живут на территории провинций Фариаб, Джаузджан, Балх, Саманган и, в меньшей степени, в Тахоре, Кундузе и Бадахшане.
Туркмены являются вторым по численности после узбеков тюркским народом. На начало 1980-х гг. их насчитывалось не менее 300 тысяч, это племена эрсари, али-эли, сарыки, салоры, текинцы и некоторые другие.
Центральный горный регион страны (Хазараджат) населяют хазарейцы, это, прежде всего, провинция Бамиан, много их живет в Балхе, анклавы хазарейцев имеются также в Урузгане, Газни, Вардаке, Гуре, Герате, Кандагаре. На северо-западе Афганистана расселены несколько небольших по численности, родственных хазарейцам и иногда отождествляемых с ними, народностей: фирузкухи, таймани, теймури, джамшиды, хазара-и-калайи-нау. В юго-восточном Афганистане расселены еще две небольших народности, также говорящие на языках иранской группы: ормури и парачи, в Гератском оазисе и вдоль афганско-иранской границы проживают курды, говорящие на диалекте курманджи. На юго-западе кочуют племена белуджей и брагуи, а в Кабуле и, частично, в Кандагаре - живут кызылбаши и афшары, которые были переселены из Ирана в середине XVIII в. В Бадахшане проживают памирцы - рушанцы (рыхен, рухни), ишкашимцы (ишкошуми, ишкошими), ваханцы (вахи, хик), сангличи, зебакцы, мунджанцы, шугнанцы (хугни), дарвазцы, и другие. На востоке и юго-востоке Афганистана живет несколько небольших народностей, говорящих на индоарийских языках и типологически близких к ним нуристанских языках. Крупнейшие из них - пашаи (численность около 100 тысяч; расселены в горных долинах Кабула и Кунара). В районе Джелалабада проживают тираи или тирахи. В Нуристане проживают небольшие народности кати, вайгали, ашкун, прасун, говорящие на языках нуристанской группы, их общая численность - около 180 тысяч человек. В Кабуле и Кандагаре до начала 1980-х гг. проживало около 40 тысяч выходцев из Индии и Пакистана, преимущественно пенджабцев (сохранивших язык пенджаби и культурный облик), а также синдхов.
Дополнительным фактором, усложняющим и без того сложную этническую картину (и соответственно, политическую), является разделенность практически всех крупных народов, проживающих в Афганистане.
Этнодемографическая картина разделенных народов, населяющих Афганистан и соседние государства, в 1990-х гг. выглядит следующим образом:
- пуштуны: в Афганистане - 8-9 миллионов человек, в Пакистане - 13-14 миллионов;
- таджики: в Афганистане - около 4 миллионов, в Таджикистане - 3,5 миллиона;
- узбеки: в Афганистане - 1,7 миллиона, в Узбекистане - 19 миллионов;
- туркмены: в Афганистане - 0,5 миллиона, в Туркменистане - 2 миллиона, в Иране - 0,7 миллиона;
- белуджи: в Афганистане - 170 000, в Пакистане - 3,1 миллиона, в Иране - 1 миллион.
Вообще, актуализация темы этнической автономизации в истории Афганистана последних десятилетий - это своего рода индикатор этнополитического состояния афганского общества. Каждый раз эта проблема актуализируется тогда, когда пуштуны как государствообразующий этнос теряют военно-политическую монополию в стране. Так было, например, в ходе известного восстания (гражданской войны) 1929 года под руководством Бача-е Сакао, когда также обсуждался вопрос отделения Северного Афганистана. Особенность нынешнего проекта раздела страны - в наличии внешнего управления и необходимых военных и иных материальных ресурсов для реализации.
Проект раздела Афганистана необходимо рассматривать в контексте обсуждаемого вывода в 2014 году из страны иностранных войск и передачи ответственности за поддержание безопасности афганской национальной армии и полиции. При этом снижение интенсивности боевых действий, не говоря уже об их прекращении, совсем не очевидны. Анализ основных парадигм американско-натовской стратегии в регионе позволяет скорее предположить жестко сформулированную установку на реализацию ситуации "управляемого хаоса" в регионе.
Если согласиться, что вторжения США и НАТО в Афганистан (2001 г.) и в Ирак (2003 г.) являются компонентами проекта по переформатированию восточной части так называемого "Большого Ближнего Востока", то к началу 2011 года в череде событий в Магрибе и на Ближнем Востоке ("арабская весна") можно увидеть уже трансформацию западной части обширного региона. После уже практически неминуемого раздела Ливии основные акценты смещаются на, условно говоря, сирийско-иранский узел. Это затрагивает, помимо Сирии и Ирана (основных субъектов), Саудовскую Аравию, Йемен, Бахрейн, наверное, Оман, в высокой степени Турцию. Можно уверенно предполагать, что при любом исходе конфликта в Сирии втягивание в него Турции повлечет за собой создание независимого Курдистана, включающего сирийскую, турецкую, иракскую и, возможно, иранскую ирреденты.
Создание независимого Белуджистана - из частей территорий Ирана, Афганистана и Пакистана - очень важный компонент американских стратегических планов, поскольку в орбиту его реализации вовлекается Иран. Выделение Пуштунистана - формальное или фактическое - в высокой степени обуславливается тем, что у США и НАТО уже просто не хватает сил для полноценного прямого присутствия на юге Афганистана. Вероятно, там останутся основные базы - Шинданд, Баграм (обеспечивающий контроль над политической властью в Кабуле), Кандагар, возможны договорные отношения западного командования с частью пуштунской элиты, все это в целом будет обеспечивать некое состояние конфликтности, которым можно будет управлять.
И, главное, основные силы американо-натовской коалиции будут смещены на север Афганистана, где ключевой становится уже действующая американская военная база в Мазар-и-Шарифе, а частично - в страны Центральной Азии.
Размещение американских и натовских военных баз после 2014 года - это ключевой тренд взаимоотношений между правительством Хамида Карзая и администрацией США и ряда европейских стран. В течение 2011 года представителями госдепартамента и военного руководства США велись интенсивные переговоры и с руководством всех центральноазиатских стран на предмет размещения в них американских военных инфраструктурных объектов и военнослужащих. Среди наиболее представляющих интерес для США:
- расширение военного присутствия в международном аэропорту "Манас" в Киргизии;
- создание военных объектов в киргизской части Ферганской долины (Ош и Баткен);
- создание военных объектов в Кулябе, Айни, Хороге и Мургабе (Таджикистан);
- использование военного аэродрома в Мары (Туркмения);
- использование военных аэродромов Тузель (Ташкент), Чирчик, в Термезе (Кокайды), Ханабаде, Бухаре; реанимация старых аэродромов (например, Жаслык в Каракалпакии) в Узбекистане;
- использование аэродромов в Алматы, Боралдае, Аркалыке (реконструкция), создание военной базы (ВВС, ВМФ) в Актау (Казахстан).
Публичная часть этого переговорного процесса подкрепляется нагнетанием в региональных СМИ представлений о росте угроз безопасности со стороны Афганистана после 2014 года, что подкрепляется и отдельными акциями подконтрольных спецслужбам США террористических группировок, в частности в Киргизии и в Казахстане. Активность такого рода группировок нарастает, будучи направлена на установление в регионе обстановки нестабильности, обосновывающей американское военное присутствие.
Общий анализ ситуации в Афганистане, Таджикистане и Киргизии позволяет прогнозировать вероятное объединение трех стран в единую конфликтную зону. Это только подтверждается низким уровнем охраны государственных границ между Афганистаном и Таджикистаном, между Таджикистаном и Киргизией. Несомненно, близость зоны конфликта обязательно окажет воздействие на Узбекистан и Казахстан. Такое развитие событий может повлечь участие в конфликте России, в частности в формате ОДКБ, что дополнительно приведет к разрастанию и пролонгации конфликта в рамках всего региона. Превратив его уже не в проектном, а во вполне реальном измерении, в часть находящегося в состоянии перманентного вооруженного конфликта "Большого Ближнего Востока". Вовсе не случайным выглядит и нынешнее обострение таджикско-узбекских отношений. Возобновление межэтнического конфликта на юге Киргизии, синхронизированное с таджикско-узбекским конфликтом, может стать катализатором дестабилизации всего региона.
Гипотетический (пока) раздел Афганистана неизбежно повлечет "эффект домино".
Война 1990-х годов в Таджикистане носила исключительно характер войны регионов, противостояния региональных элит, а вовсе не идеологий, как это часто представляется. Противоречия, частично снятые переговорным процессом 1992-1997 годов, сегодня усугублены неэффективной политикой душанбинского режима, обеспечивающей постоянный и динамичный рост протестных настроений.
Кланово-региональная матрица гипотетической фрагментации Туркмении вполне совпадает с основной межплеменной дифференциацией: элита населенного иомудами западного Балканского велаята давно испытывает усталость от монопольного властвования текинцев (ахалцев), ареал расселения которых (и, соответственно, социальная база поддержки) - Ахалский и Марыйский велаяты, центральная и юго-восточная часть страны.
Эрсары и другие туркменские племена также вряд ли испытывают большой восторг от того, что на протяжении десятилетий отторгнуты от участия во власти и контроля над финансовыми потоками. Для иомудов последнее наиболее актуально - в их прикаспийском ареале, где сосредоточена значительная часть газовых и нефтяных месторождений.
О расколе Киргизии на север и юг в последние годы не писал только самый ленивый из экспертов и аналитиков. Проблема есть, а текущие события лишь свидетельствуют о слабой базе достижения консенсуса и, напротив, высочайшем эгоизме региональных элит, в первую очередь, северных - монополизировавших де-факто всю полноту слабой, правда, киргизской власти.
Узбекистан, как и Казахстан, изначально сложные по своему ландшафтно-географическому и этно-социальному, демографическому составу государства. Еще в 1998 году президент Таджикистана - тогда еще не Рахмон, а Рахмонов - на одной из встреч с представителями интеллигенции озвучивал идею возвращения таджикам Бухары и Самарканда, оставалось только удивляться дипломатичности узбекистанской стороны. Но попытки раскачивания таджикской ирреденты при отсутствии консолидированности собственно узбекских региональных элит является немалой из угроз стабильности РУ. Невнятность в вопросе преемственности власти в том, как будут выглядеть новые межрегиональные клановые альянсы, насколько сбалансированной останется политическая система уже в обозримом будущем - общая беда для Узбекистана и Казахстана. Известный сепаратизм западных казахов-адайцев, специфика южноказахстанских элит, проблематика уйгурской диаспоры и в целом неказахского населения вкупе с агрессивным казахским национал-патриотизмом - все эти составляющие пока успешно решаются президентом республики. Насколько успешен будет следующий - вопрос вопросов для РК. Важным позитивным вектором стабилизации и развития для Казахстана, включая и территориальную целостность, является интеграционный процесс с РФ и РБ, но и эта парадигма не стала пока устойчивой, необратимой.
Исчезновение пограничных протекционистских барьеров, сокращение государственных заказов, глобализация рынков и рост мощи наднациональных и транснациональных сил ослабляют позиции национальных государств. Хотя это, конечно, совсем не "конец истории", но национальное государство как специфическая единица исторического процесса перестает быть субъектом стратегического пространства - это объективная данность. Но это вовсе не означает деактуализации вопросов нерушимости границ и территориальных целостностей. Другое дело, насколько элита того или иного государства окажется способной сохранить для себя максимум компонентов суверенности, либо придать своему государству полностью сателлитный характер. После развала СССР все без исключения бывшие республики, не задумываясь над геоэкономическим (да и геополитическим) смыслом своего движения, выбрали курс на тотальную интеграцию в мировое экономическое пространство. Предпринимались попытки осуществить свою государственную состоятельность в экономическом плане, совершить некий рывок, привлекая инвестиции со стороны глобальных центров силы. Нынешняя корректировка этих курсов есть если не понимание, то уж точно признание несостоятельности новых стран как международных игроков. И вхождение их в процесс регионализации есть возвращение в несколько видоизмененное состояние придатков, в первую очередь - ресурсных, а также коммуникационных и иных уже из неэкономической сферы. И это нормальный процесс - регионализация (в форме принятия статуса сателлита в самом прямом смысле этого понятия) есть способ сохранения себя на данной территории, да и вообще. И недопущение общерегионального "домино" - задача не только отдельно взятого Казахстана, Узбекистана или Туркмении, но и игроков более высокого, глобального уровня - Китая и России.
Показателем готовности элит стран региона к сохранению политико-географического статус-кво будет уже в самой краткосрочной перспективе Афганистан.
Реальное решение афганской проблемы, направленное на восстановление и поддержание стабильности во всем большом регионе Ближнего и Среднего Востока, Южной и Центральной Азии, находится в переговорной плоскости. Организация внутриафганского диалога могла бы опираться на прецеденты как внутри Афганистана (политика национального примирения второй половины 1980-х гг.), так и вне его (например, опыт межтаджикского урегулирования в 1990-е гг. при участии Ирана и России).
Но подобный процесс возможен лишь при полном выводе с территории страны всех иностранных военных сил. Американское и натовское военное присутствие в Афганистане само по себе является фактором дестабилизации.
Ведущие вооруженную борьбу против правительства и иностранных войск группировки в высокой степени неоднородны, значительная часть их имеет внутриафганское происхождение и определенную поддержку части афганского населения. Они должны стать полноправными участниками переговорного процесса. Единственным критерием исключения из переговорного процесса тех или иных группировок или движений может и должна являться их связь с международными террористическими и экстремистскими силами.
Учитывая возрастающую роль во всем мире региональных организаций и кризис международного права, в центре которого находится не отвечающая потребностям времени ООН, в регионе Центральной Евразии необходимо создание собственного механизма, через который будет происходить переформатирование евразийской подсистемы международных отношений в ближайшие десятилетия.
Александр Князев
