Если Владимир Путин находит в политике США желание достичь стратегической неуязвимости, то он, скорее всего, прав – утверждает канадский политолог
От редакции: Любому заинтересованному сложившейся ситуации вокруг системы ПРО в Европе очевидно, что для США в этом вопросе самым привлекательным является, в первую очередь, желание обеспечить для себя стратегическую неуязвимость – достичь такого состояния своих оборонительных систем, чтобы ни один возможный противник Америки, обладающий как ядерным оружием, так и таким традиционными средством его доставки как межконтинентальные баллистические ракеты, не мог нанести непоправимый ущерб территории США. Более того, широко распространенный в Америке тезис о том, что ПРО – ключевое звено в достижении этой стратегической неуязвимости, делает чрезвычайно затруднительным для любого американского политика, претендующего на место во власти, выступать против этой инициативы. Существует ли вообще возможность для американского президента, как бы его не звали, отказаться от системы ПРО из-за этого желания достичь стратегической неуязвимости? Команда Terra America решила разобраться в этом вопросе. Мы представляем вниманию наших читателей первый материал в серии «Концепция стратегической неуязвимости США» — интервью с профессором политологии Университета Манитобы Джорджем МакЛином.
– Уважаемый господин МакЛин, как Вы считаете, насколько уместно сравнение между политикой сдерживания и политикой перезагрузки в отношениях США с СССР и с Россией? Есть ли между ними сходство? Считаете ли вы, что политика перезагрузки касается исключительно вопросов ограничения гонки вооружений, поскольку в других сферах отношений она не принесла значимых результатов?
– Очень интересный вопрос. Должен признаться, что до недавнего времени я не задумывался о возможном сравнении политики сдерживания и политикой перезагрузки. Но во многих смыслах эти два политических курса действительно довольно схожи.
Если обратиться к истории, то можно найти следующую параллель: в 1970-х годах политика сдерживания возникла отнюдь не сразу, а стала результатом различных долговременных политических мер, направленных в целом на развитие отношений с Москвой. Политика перезагрузки также не возникла внезапно, а была предложена президентом-демократом, который исходил из опыта десяти лет напряженных, но интересных отношений с Россией при Джордже Буше.
В истории перезагрузки я обратил бы внимание на один значимый факт – в 2009 году Барак Обама чрезмерно «сфокусировался» на тогдашнем лидере России, Дмитрии Медведеве, не учитывая очевидного влияния Путина и его возможного возвращения к власти. Во многом это напоминает ситуацию, когда в свое время Билл Клинтон делал чрезмерную ставку на то, что руководителем России останется Борис Ельцин. В обоих случаях президенты США воспринимали желаемое за действительное в своих отношениях с Москвой. Что выйдет из политики перезагрузки, нам еще, конечно, предстоит узнать, а вот политика сдерживания в 70-х принесла свои плоды. Можно провести и другие интересные параллели – США и тогда переживали экономический спад, а, кроме того, надежность стратегических отношений с Европой стояла под вопросом.
Каковы основные различия между ситуацией 70-х годов и современностью? С моей точки зрения – в нынешнем неоспоримом стратегическом превосходстве США над Россией, тогда как в 1970-х можно было усомниться в надежности «ядерного щита» Соединенных Штатов. Сегодня США твердо стоят на позиции единственной мировой военной державы.
Вы правильно отметили: реальный смысл политики перезагрузки заключался в соглашениях о контроле над стратегическими вооружениями. Думаю, что в администрации Обамы преобладали оптимистические ожидания, и президент, вероятно, полагал, что риторика перезагрузки сама по себе возымеет эффект – он не раз прибегал к ней, говоря об исламском мире, отношениях с азиатскими странами и даже в более широком смысле – об отношениях с Европой.
Три года спустя возобладают гораздо более сдержанные настроения. Многие критически настроенные обозреватели резонно вопрошали: «а где ваша реальная внешнеполитическая линия, в чем ее смысл, и каковы ее ключевые позиции?». Я лично не вижу наличия таких стратегических решений по самому широкому кругу вопросов связанных с российско-американскими отношениями. Новые переговоры о сокращении стратегических вооружений станут, скорее всего, продолжением нынешнего подхода Обамы в отношениях с Россией.
Если Обама будет переизбран, – а я осмелюсь предсказать его переизбрание, если этому не помешают какие-либо неожиданные трагические обстоятельства, – то политика перезагрузки будет заново сформулирована так, чтобы в ее фокусе оказались вопросы противоракетной обороны и вопросы взаимодействия с НАТО.
В целом отношение к России определенно стало более жестким. Это плохо отразится на российско-американских отношениях и приведет к тому, что Россия почувствует себя отстраненной. Москва с большим раздражением будет реагировать на внешнеполитические шаги Вашингтона в сфере своих интересов.
Я бы сказал, что это разочарование для тех из нас, кто видел свет в конце тоннеля двадцать лет назад и надеялся на принципиально другого рода отношения с Россией. И вот, двадцать лет спустя, у многих из нас своего рода дежавю... и с какой стороны к этому не подойди – политика сдерживания или региональное ужесточение внешней политики России – все идет к усилению антагонистического настроя в отношениях между США и Россией.
– Давайте обсудим стремление американцев добиться абсолютной безопасности. В какой мере могут нынешние технические навыки обеспечить безопасность этой страны?
– Вы имеете в виду доктрину стратегической неуязвимости?
– Да. Америка стремится достичь стратегической неуязвимости. Вопрос таков: какого уровня возможностей достигла Америка в этом плане и как далеко этой стране до осуществления означенной цели? Как скоро это случится?
– Если Владимир Путин находит в политике США желание достичь стратегической неуязвимости, то он, скорее всего, прав. Об этом свидетельствует сам по себе ориентированный на техническое превосходство подход в вопросе ПРО. Приоритет противоракетной обороны в стратегии США также указывает на стремление Америки добиться стратегической неуязвимости.
В обозримом будущем эта американская политика, направленная на обретение неуязвимости, побудит новых игроков на глобальной арене искать «щели», уязвимости, в обороне США. Кроме того, любые попытки со стороны России усовершенствовать свою оборону тоже могут привести к новому витку гонки стратегических вооружений. Про неуязвимость тогда придется забыть, откатившись назад, на позиции доктрины гарантированного взаимного уничтожения.
Итак, ПРО – это стратегия, ориентированная на неуязвимость. Прежняя доктрина гарантированного взаимного уничтожения была на самом деле ориентирована на уязвимость. Моя критика доктрины неуязвимости состоит в том, что доктрину гарантированного взаимного уничтожения никак не отменить.
Очевидно, что сама идея постоянной готовности использовать ядерное оружие даже в том случае, что, согласно вашим расчетам, у нас все равно велики шансы на выживание (как будто в этом можно усмотреть какую-то благоприятную возможность!) анахронична. Речь идет даже не о том, что Россия и США вдруг ни с того ни сего могут начать воевать. Просто распространение ядерного оружия практически невозможно остановить. В этом клубе постоянно появляются все новые и новые участники.
Одно дело, используя старый язык «холодной войны» и доктрины неуязвимости, заявлять, что мы способны создать оборонный щит, который может предотвратить любое нападение на США. Но совсем другое дело – это полагаться на такого рода рассуждения. Технически система ПРО просто-напросто неспособна обеспечить желаемый уровень неуязвимости. Всегда будет вероятность нанесения противником первого или ответного удара, а также вероятность иного способа доставки или использования оружия массового поражения (ОМП).
Надо помнить, что доктрина взаимного гарантированного уничтожения никогда не была стратегией, направленной на обеспечение стабильности и безопасности внутри США. Доктрина стратегической неуязвимости также не может дать таковых гарантий. Эта цель недостижима, а продолжать питать дальнейшие иллюзии на этот счет – не что иное, как обман широкой общественности США.
Это не означает, что ПРО никуда не годится, но ПРО – не панацея, и обеспечить США неуязвимость она не способна, что бы не говорили об этом некоторые в США. Даже если она и в правду является центральным элементом новой американской внешней оборонной политики, как считают в России.
– Есть ли среди американского истеблишмента отдельные люди или группы людей, выступающие против идеи стратегической неуязвимости? Если да, то какого рода альтернативы они предлагают и насколько велико их влияние?
– Как в США, так и в Канаде, и в Европе есть теоретики военного дела, которые, проанализировав систему ПРО и ее соотношение с доктриной стратегической неуязвимости, пришли к выводу, что минимально беспристрастная оценка этой доктрины указывает на ее несостоятельность.
Я бы не сказал, что критическую позицию отстаивают какие-либо группы или комитеты действия, во всяком случае, не публично. В качестве альтернативы выдвигается несколько более разнообразный набор стратегий обороны: традиционных, ориентированных на ОМП, превосходство в воздухе и на море, а также на развитие других подразделений вооруженных сил США, в том числе и ПРО, но в не в качестве исключительной стратегии, которая способна обеспечить стране неуязвимость.
– Что вы думаете о ядерном сдерживании? Остается ли эта концепция рабочей и в XXI веке? Какова, на ваш взгляд, будет (или уже есть) ведущая военная стратегия этого столетия?
– Размышляя над термином «сдерживание», я все еще склонен пользоваться понятиями «холодной войны». На самом же деле сейчас мы скорее наблюдаем политику, направленную на изоляцию одних стран и построение альянсов с другими странами.
Например, если на поле ядерной индустрии появляются новые игроки – Иран или Северная Корея – то подход к возникшей проблеме, как правило, носит многосторонний характер.
С другой стороны, подход к России и ее ядерному потенциалу в политике США по сути все еще остается односторонним или, если хотите, двусторонним.
Обратившись к эпохе «холодной войны», мы найдем тому подтверждение. США были вполне готовы и даже склонны к многостороннему подходу – подключать МАГАТЭ или другие группы, скажем, для выявления новых игроков на рынке пролиферации ядерных технологий, но когда дело доходило до СССР (а впоследствии России), политика США оставалась односторонней, пусть даже их риторика свидетельствовала о развитии двусторонних отношений между этими странами.
По второй части вопроса – я не уверен, что у нас уже есть термин для обозначения реально существующей стратегии. Лично я в девяностых считал, что новым термином для описания внешней политики США будет «снижение угрозы» (abatement), которое выразится в переходе на новый уровень ядерного разоружения и контроля над распространением ядерного оружия.
Однако под влиянием событий конца девяностых и начала двухтысячных годов, я изменил свою точку зрения, а в Вашингтоне меры по воплощению реальной политики «снижения угрозы» в отношениях с Россией получили меньший приоритет, чем налаживание формальных отношений с Москвой. На смену дружбе Клинтона с Ельциным пришла дружба Джорджа У. Буша с Путиным в начале его правления.
Чтобы подвести итог скажу так: скорее всего, возврата к политической линии президента Обамы на последовательное уничтожение ядерного вооружения, которую он озвучил в Чехии в 2009 году, не будет. Это была просто риторика, и, вернувшись на пост президента после выборов, он, скорее всего, к этой теме более и не вернется. Вероятно, он сосредоточит свои усилия на поэтапном процессе сокращения ядерных вооружений, который развивается вот уже на протяжении 20-25 лет — не на полном уничтожении ядерного вооружения, а на сокращении его количества до такого уровня, когда двусторонний процесс разоружения сможет превратиться в многосторонний. Вполне вероятно, что когда число боеголовок станет достаточно незначительным, то к этому процессу подключатся и другие страны: Китай, Великобритания и Франция.
– Не кажется ли вам, что это стремление Америки достичь полной неуязвимости любой ценой может послужить стимулом для создания антиамериканской коалиции? Если вам это кажется вероятным, то какого рода другие последствия может иметь для мирового порядка это неутолимая озабоченность безопасностью?
– Все остается таким, как было всегда. Возьмем, например, создание Воздушно-космической обороны Северной Америки (NORAD). Это стало результатом двусторонней договоренности, но всем ясно, что США продолжили бы разработку воздушно-космической обороны и без участия Канады, если бы эта страна отказалась. А НАТО? НАТО – это не только США, но ведь США заинтересованы в НАТО в первую очередь потому, что чувствуют свою уязвимость, а вовсе не потому, что американцы привержены идеям широкомасштабного союзничества в Северной Атлантике.
Двадцать лет назад американская политика вращалась вокруг идеи континентальной обороны. Все изменилось после 11 сентября 2001 года и начала войны с терроризмом. Не исключено, что сейчас мы видим возврат к прежней тактике – в Вашингтоне и в администрации президента идут разговоры о реструктуризации и даже о численном сокращении американских вооруженных сил. И обороноспособность США будет в значительной мере зависеть от односторонних политических инициатив, ровно так, как это было и двадцать лет назад.
Юлия Нетесова
