О том, что чемпионаты мира по футболу стали заменять мировые войны (с точки зрения сброса агрессии), мне сказал еще в 1998-м тогдашний гендиректор фабрики "Большевичка", бывший управляющий завода "Рено" Жак Иоффе.

Был день финальной игры мундиаля, Франция – Бразилия, мы гуляли по Парижу. Вокруг все свистело, гудело, било в барабаны, не скрыться было даже в Нотр-Дам, где епископ Парижский призывал молиться за сборную. Я, однако, подумал, что футбол как война – это перебор.

А потом Франция выиграла 3:0, и миллион с лишним парижан ломанулись на Елисейские поля, и эта густая, как лава, толпа поглотила нас и понесла. Думаю, первый и последний раз в жизни я справлял нужду прямо на знаменитом бульваре, как, собственно, и все вокруг, потому что пива было полно, а туалетов не было вовсе (мужчины образовывали круг спинами внутрь, куда ныряли женщины – там было без вариантов). Старики говорили, что последний раз столько людей видели в мае 1945-го, и газеты наутро подтвердили.

То есть прав был Иоффе с альтернативой войне.

И нынешние драки с поляками, и вся сегодняшняя околофутбольная гадость и мерзость, вроде твитов доверенного лица Путина Багирова, где он писал про погибшего Качиньского такое, что любому поляку можно теперь бить Багирова табуреткой; и нападения на русских в Варшаве — все это, извиняюсь, много лучше, чем двигать войска под Москву, как в 1612-м. Или под Варшаву, как в 1920-м.

Орать, оскорблять, даже драться стенка на стенку, визжать "Ще Росья не сгинела" или "Польска, Польска, юбер аллер" – все лучше, чем депортировать ни в чем не повинных или громить диппредставительства. (Кстати, в сторону: крайне жаль разгромленного в Петербурге в патриотическом угаре 1914-го года немецкого посольства. Толпа сбросила с крыши – был слух, что внутри антенна – выдающегося размера статуи голых юношей с конями, изваянные по моде тогдашнего югенд-стиля; ныне это абсолютная гей-эстетика. А то бы сияли всеми своими достоинствами, приветствуя в близлежащем Мариинском дворце депутата-гомофоба Милонова).

Однако даже ярому и яростному патриоту, пылающему к Отчизне любовью лесоруба, готовому в своей любви извести под корень целый лес, полезно будет знать одну вещь.

Патриотизм как явление и как понятие существовал не всегда. Вообще, многие понятия, привычные нам сегодня, появились недавно. Например, "детство": представление о детстве как об особом возрасте, требующем особого отношения, было порождением буржуазной среды середины XIX века, а до этого ребенок был просто недовзрослым. Это сейчас мы ужасаемся ужасам детской эксплуатации, описанной Диккенсом, а для современников никакой эксплуатации не было, ибо отсутствовало экспуатируемое.

То же и с патриотизмом. Патриотизм – понятие, невозможное вне национального государства и вне буржуазной среды. В средневековье, в эпоху городов-государств, никакого патриотизма не было, что позволило, например, Колумбу открыть Америку: уроженец Италии, он в поисках финансирования успел послужить двум королям, двум герцогам и одному графу. Никакого патриотизма не знали и русские крестьяне в начале XX века, а они составляли 90% населения России. Потому как патриотизм, повторяю, изобретение буржуазное. Крестьянин мог биться за свое поле, деревню, но не за "великую Россию" — песенка Бумбараша "ничаво не знаю, моя хата с краю" в этом смысле очень точна. Миллионы дезертиров времен Первой мировой — наглядное тому доказательство.

У патриотизма есть свои сильные стороны. Он не нуждается в обоснованиях, он невероятно мобилизующ (оба свойства роднят любовь к Родине; "родина", как вы понимаете, тоже буржуазное понятие – с любовью как таковой, с ее жарким, но иррациональным огнем). Однако есть и слабые стороны. Например, границы патриотической любви неизменно размыты. Допустим, предпочитая другую страну своей (болея, скажем, за сборную Польши), ты поступаешь скверно, непатриотично. А если за команду другого города? А если (как я) живешь на два города? А если (как другие) на несколько стран?

Россиянину, знакомому с единственной страной, представляющей собой к тому же страну-цивилизацию (в современном мире у России нет ни друзей, ни последователей), трудно представить себе – с патриотической точки зрения – устройство Евросоюза. Там тоже могут присутствовать (особенно сильно, например, во Франции или в той же Польше) патриотические настроения, однако "уроки патриотизма" в школах невозможно вообразить. Хотя бы потому, что переезд из страны в страну – обычное дело. Знаете, какая иностранная колония в Лондоне самая крупная? Нет, не русская. А французская. Делов-то – пересечь Ла Манш. Вообще, обычное дело: родиться в Голландии, образование получить в Германии, работать в Испании. Патриотизм с его "где родился, там и пригодился" мешает мобильности, обмену идей, живому движению крови.

А как же быть с иррациональной любовью, хотя бы к дому, к местности, к пейзажу за окном? Очень просто. Постиндустриальная эпоха, отменив (ну, или редуцировав) патриотизм, заменила его понятием лояльности. Страна пребывания рассматривается как корпорация. Работать на ее благо – хорошо. Гадить ей – скверно. Однако корпорацию можно и сменить: идеально, сохраняя добрые отношения (и воспоминания) о работе в другой корпорации.

Лояльность имеет массу преимуществ по сравнению с патриотизмом. Дихотомию "друг – враг" она заменяет идеей соседства, партнерства. Концепция лояльности дает возможность выбора и открытого взгляда на мир. Английский пенсионер сдает или продает жилье в Англии и переезжает в Испанию (дешево, тепло, море) и не выглядит при этом ни лазутчиком, ни предателем.

Сравните с русским патриотизмом, когда отъезд, скажем, в Грузию (не говоря уж про работу на грузинскую телекомпанию "ПИК", после подписания контракта с которой и начались, говорят, реальные проблемы у Ксении Собчак, перешедшей в глазах Кремля из разряда врагов в разряд именно предателей) ставит на тебе иудину отметину.

Лояльность куда прогрессивнее патриотизма.

Я об этом говорю не потому, что надеюсь патриотов обратить в свою веру. Это вряд ли возможно, пока Россия, будучи формально постиндустриальной страной, сохраняет государство доиндустриальной эпохи, со всеми преданьями и заветами ветхой старины, включая потребность "воспитывать патриота".

Я говорю, чтобы имеющие глаза увидели, что существуют и другие модели. Более гибкие, современные, безопасные.

Когда 14 лет назад, 12 июля 1998 года, улицы Парижа залила орущая, ликующая толпа из нескольких миллионов человек, в этой толпе были не только французские триколоры. Там были флаги Алжира – потому что два гола из трех в финальном матче забил уроженец Алжира Зидан. Там были флаги Бразилии. И когда те, кто несли флаги Франции, сталкивались с теми, кто несли флаги Бразилии, знаете, что они делали? Они обнимались и братались.

Другая парадигма – другое поведение.

А любовь – это частное дело: к женщине, к мужчине, к березкам, к родине.