Европейский проект второй половины ХХ и начала XXI века на протяжении своей не столь уж длительной истории претерпел немалые изменения и та интеграция, которая терпит поражение сегодня, не имеет ничего общего ни с обещаниями генерала де Голля, ни с надеждами, которые сопровождали этот процесс в 1970-е годы. Всё началось с франко-западногерманского соглашения по углю и стали, которое должно было положить конец вековому конфликту между соседними странами из-за угольных шахт Эльзаса и Лотарингии. Этот уголь, а вовсе не спор о национальной принадлежности жителей спорных территорий привел к трем большим войнам, две из которых оказались мировыми. Соглашение гарантировало, что одинаковый доступ к этим ресурсам получат металлургические компании обеих стран. Вскоре затем франко-германский Альянс перерос в более масштабный проект интеграции, задача которого состояла в том, чтобы освободить оправившуюся после Второй мировой войны Западную Европу от слишком плотной опеки США, не провоцируя при этом новых конфликтов (вопросы безопасности по-прежнему оставались за НАТО и тем самым — за Вашингтоном). При этом европейская социальная модель, противостоящая более либеральной американской модели, должна была стать своего рода конкурентным преимуществом, в том числе и по отношению к Восточной Европе и к развивающимся странам, где стремительно росло влияние СССР.
Отчасти это сработало, когда встал вопрос об интеграции в Единую Европу южных стран континента, освободившихся от диктаторских режимов во второй половине 1970-х годов. Ориентация на социал-демократический путь оказалась гарантией против более радикального поворота влево, о реальной возможности которого говорили не только революционные события в Португалии, но бурный рост влияния коммунистов в Испании, Греции и во всё ещё нестабильной Италии. Одновременно новые члены Сообщества, будучи относительно бедными странами, оказались крайне привлекательными для инвесторов. Капитал стал перетекать на юг в поисках более дешевой рабочей силы.
Ситуация радикально изменилась в конце 1980-х, когда крушение советского блока привело к прекращению «социальной конкуренции» на глобальном уровне. В новой обстановке капитал стремился освободиться от всевозможных «издержек», навязанных ему противостоянием двух систем и давлением рабочего движения. Сокращение заработной платы во имя борьбы с инфляцией стало главным приоритетом экономической политики.
Новое положение дел требовалось закрепить новым институтами. В Маастрихтском договоре и последующих документах был фактически зафиксирован переход от принципов социального государства к неолиберальной системе. Начался демонтаж структур политической демократии, когда избранные народом парламенты лишались своих полномочий в пользу никем не избираемых бюрократических учреждений Европейского Союза в Брюсселе. Полномочия оказались в руках Европейского Центрального Банка, независимого от парламентов и правительств, но жестко контролируемого финансовой олигархией. Система евро облегчала вывоз товаров из более развитых промышленных стран на рынки более бедных стран Южной Европы, подавляя там местных конкурентов, а крупные состояния перемещались в более надежные банки Германии и Франции.
Экономика южных стран еврозоны порождала более высокий уровень инфляции, чем допускался ЕЦБ. Испытывая хронический недостаток денег, жители и бизнес этих стран начали прибегать к кредитам, которые получали в франко-германских и бельгийских банках.
Дешевая рабочая сила Греции или Испании уже не была привлекательной для германского капитала. Сборку компонентов, производившихся квалифицированными немецкими рабочими, теперь осуществляли в Китае.
Фактором давления на Южную Европу стали и неолиберальные реформы в бывших коммунистических странах. Здесь также имелась дешевая рабочая сила, дисциплинированная, хорошо образованная, но не привыкшая бороться за свои права. Поддерживать систему в рабочем состоянии можно было лишь за счет кредитной экспансии, но наступил крах 2007 года. Вместо того, чтобы облегчить положение должников, правительства Евросоюза, находящиеся фактически под контролем крупнейших банковских домов, принялись спасть кредиторов. Такая политика сопровождалась, с одной стороны, превращением банковского кризиса в кризис государственных финансов, а с другой стороны сопровождался новым взрывом биржевых спекуляций, ведь финансистам не было выгоды вкладывать приходящие от правительств средства в реальную экономику.
Парадоксальным образом, кризис привел к снижению жизненного уровня до такой степени, что рабочие европейских стран уже могут конкурировать с китайцам (в то время как в самой Поднебесной бизнес жалуется на рост заработной платы, вызванный не столько «претензиями» рабочих, сколько стремительным ростом стоимости жизни в индустриально развитых регионах). Восстановить покупательную способность населения просто невозможно без развития внутреннего рынка и соответствующего производства на местах. Но индустриальный «перезапуск» Европы наталкивается на труднопреодолимое препятствие в виде тех самых институтов ЕС, которые были созданы Маастрихтским, Лиссабонским и прочими договорами, Европейским пактом финансовой стабильности и положением об Европейском Центральном Банке. Речь уже не идет об одном лишь распаде еврозоны, вопрос стоит о сломе или реконструкции всего здания, которое строилось на протяжении трех десятилетий.
