Пили мы когда-то не больше ныне образцовых европейцев - недаром с XVIII ве­ка по Европе гуляла поговорка "Пьян, как швед"

В начале ХХ века лондонский рабочий тратил на выпивку пятую часть своих доходов (петербургский - четверть), хотя еще в 1720 году была попытка отсечь голову зеленому змию антиалкогольным Джин-актом. Питейные же расходы тогдашних немцев превосходили государственный бюджет. И все из-за капиталистической эксплуатации: "Пьянство перестает быть пороком, ответственность за который падает на его носителей" (Фридрих Энгельс). Поэтому при социализме пьяницы несли уже личную ответственность в лечебно-трудовых профилакториях. Что ж, логично: если социальный строй непорочен, значит, порочны его подданные.

Но пили мы когда-то не больше ныне образцовых европейцев - недаром с XVIII ве­ка по Европе гуляла поговорка "Пьян, как швед". Может быть, именно поэтому к концу XIX века на весь мир прогремела готенбургская (гетеборгская) система: водку полага­лось потреблять лишь с горячей заку­ской, с которой только и должна была взиматься прибыль; взыскивать алкогольные долги воспрещалось; распивочные долж­ны были быть просторными и светлы­ми и располагаться вдали от ярмарок, воинских учений и т.п. С 1919 года готенбургская система была заменена системой Братта - знакомыми нам талонами: около четырех литров на семью в месяц. Нечто в этом же роде практикова­лось в Норвегии, Финляндии. В ответ, естественно, росла контрабанда, но катастрофиче­ских последствий с массовыми от­равлениями, с организованной ар­мией бутлегеров, к счастью, не возникло. Но говорило это лишь об относительной зрелости населения и относительной неподкупности контролирующего аппарата.

В начале XIX века США стояли на первом месте по потреблению ро­ма, и без завоевания женщинами политических прав едва ли состоялась бы и пиррова победа "сухого закона". Приблизительно тогда же многие штаты попытались загнать зелено­го змия в аптеки, чтобы выпускать его оттуда исключительно для ме­дицинских и технических нужд. В итоге пьянство скрылось в семью, в тайные притоны (Джек Лондон вспоминал, как его зазывали вы­пить в парикмахерские и мебель­ные магазины), расцвели подкуп, контрабанда, отравления суррогатами - незнакомы нам здесь, пожалуй, лишь продающиеся на ули­це полые трости с пинтой доброго пшеничного виски.

Россия перед Первой мировой войной стояла на 16-м месте в мире по потреблению абсолютного алкоголя - около 3,5 литра на душу (на первом месте была Франция - 23 литра) и даже по водке лишь на 8-м месте - 6,25 литра (чемпионка Дания выпивала 10,5 литра 50-градусной водки на душу). Правда, если ис­ключить детей, магометан, евреев и тому подобную непьющую публику, ду­шевое потребление водки под­скакивает под 30 литров. А если взглянуть на количество ежегод­ных смертей "от опоя" на 1 миллион населения, во Франции их ока­жется лишь 11, а в России - 55. В Петербурге за появление в пьяном виде ежегодно задерживали 50-60 тысяч гуляк, а в более многолюд­ном Берлине - в 10-11 раз мень­ше. Мы всегда любили пить с размахом.

Правительст­ва вечно раздирались между жела­нием искоренить вредоносный порок и на нем заработать. В первые годы крутой и аскетичной советской власти водка в ресторанах подавалась исключительно в чайниках (см. Михаила Зощенко). За первое полугодие 1923 года было конфисковано приблизительно 75 тысяч самогонных аппаратов и возбуждено около 300 тысяч уголовных дел (примерно по 5 аппаратов и 20 дел на тысячу крестьянских дворов). По прикидкам Госплана, в том же году население Дальнего Востока и Закавказья потребило около 24 миллионов ведер 25-градусного самогона (виной всему были, разумеется, кулаки и подкулачники.) Было подсчитано, что фабричная "выкурка" потребовала бы в семь раз меньше зерна, не говоря уже о потерянных налогах. В итоге тов. Сталин констатировал: "Мы не можем пойти в кабалу к западноевропейским капиталистам... Тут надо выбирать между кабалой и водкой, и люди, которые думают, что можно строить социализм в белых перчатках, жестоко ошибаются". С 1925 года было решено положиться на то, что пьянство отомрет само собой вслед за уничтожением эксплуататорского строя и культурным ростом народа, однако горбачевская антиалкогольная кампания едва не кончилась революцией.

И все-таки одна важная победа, мне кажется, одержана: народ выпивает, но уже почти не воспевает алкоголь. А это значит, что вино из пленительного культурного символа превратилось в скучный, как выражаются наркологи, "адаптоген" - опасное обезболивающее для нестойких душ. По крайней мере, что-то не припоминается современного "Подымем бокалы, содвинем их разом!"...

Да и в пушкинскую пору гусарский культ Вакха уравновешивался культом Марса и Венеры - культом храбрости и любви, абсолютно несовместимыми с алкогольной деградацией. Это и есть самый надежный победитель алкоголизма - захватывающее дело, с которым алкоголизм несовместим. Деромантизация пьянства, с робкой надеждой констатирую я, в значительной степени уже произошла. Мне кажется, пьянством уже не бахвалятся, не принимают его за удаль.

Александр Мелихов