Начало этих проблем было положено в 1917 году, когда атеистическая концепция превратилась в идеологию и стала определять жизнь России на много десятилетий вперёд, и мы до сих пор пожинаем плоды этой идеологии, потому что система вроде бы поменялась, а сознание не изменилось.

Ключевой догмат материализма – отсутствие Бога. А если Его нет, если души нет, то личность человека по определению Маркса – это продукт общественных отношений, и общество формирует личность. Отсюда вытекают два важных вывода: во-первых, мнение общества может создать нового человека (а весь XX век в Советском Союзе пытались создать нового человека; что получилось – можно посмотреть по телевизору), и, во-вторых, до рождения нет личности, поскольку человек как субъект входит в социум только после рождения.

Если человек до рождения не является человеком, а только материей, биомассой, то мы получаем философскую платформу для легализации абортов, которая и была проведена буквально через год после октябрьской революции, 20 ноября 1918 г. До революции врач, который производил аборты, получал 2 года поселений.

Иеромонах Дмитрий (Першин)

Новая идеология стала формировать новое сознание, и таким образом решались две задачи. Первая задача – это новый мир, который строили большевики. Вторая задача – превращение страны в управляемую систему, а одной из главных проблем на пути к тоталитарной системе была этика, то есть нравственные принципы, которые мешали друг друга предавать, доносить, а ведь любое тоталитарное общество опирается именно на страх, на людей, которые готовы друг за другом следить и сами себя контролировать.

Чтобы стереть эти нравственные архетипы, были нанесены три удара по самым важным моментам в жизни человека, в которых он обнажается, открывается его глубина, о которой он сам даже может не подразумевать – это любовь, смерть и рождение ребёнка.
Культура смерти

Как вы знаете, в Советском Союз начали строиться крематории, и погребение превратилось в акт демонстрации торжества научного атеизма. Корней Чуковский, тот самый автор Мухи-Цокотухи, в своём дневнике писал о посещении такого крематория в январе 1921 года.

Мы смеемся, никакого пиетета. Торжественности ни малейшей. Все голо и откровенно. Ни религия, ни поэзия, ни даже простая учтивость не скрашивает места сожжения. Революция отняла прежние обряды и декорумы и не дала своих. Все в шапках, курят, говорят о трупах, как о псах. Я пошел со Спесивцевой в мертвецкую. Мы открыли один гроб (всех гробов было 9). Там лежал — пятками к нам — какой-то оранжевого цвета мужчина, совершенно голый, без малейшей тряпочки, только на ноге его белела записка «Попов, умер тогда-то». — Странно, что записка! — говорил впоследствии Каплун.— Обыкновенно делают проще: плюнут на пятку и пишут чернильным карандашом фамилию.

В самом деле: что за церемонии! У меня все время было чувство, что церемоний вообще никаких не осталось, все начистоту, откровенно. Кому какое дело, как зовут ту ненужную падаль, которую сейчас сунут в печь. Сгорела бы поскорее — вот и все. Но падаль, как назло, не горела. Печь была советская, инженеры были советские, покойники были советские — все в разладе, кое-как, еле-еле.

Этих покойников пережигали на удобрение, именно удобрение для газонов. И Чуковский, человек не религиозный, тем не менее, был потрясён цинизмом и таким полным торжествующим нигилизмом.

За образом погребения в любой религии стоит очень древний образ сеяния зерна, которое потом прорастает в вечность. А когда тебя пережигают на удобрения, которым потом посыпают газоны…
Семья и рождение детей

Второй удар был нанесён по семье. Были сняты все запреты на развод, которые были до революции. Можно обсуждать, насколько они были разумны и справедливы, но по крайней мере они некоторым образом задавали пространство семейных отношений. С наступлением советской власти можно было разводиться и сходиться хоть по двадцать раз в год, просто под запись. Сейчас мы имеем более консервативную форму брака.

Идеология свободной любви – это идеология предательства: попользовался и бросил. Ясперс писал, что идеология фашизма корнями уходила в идеологию свободной любви, которая процветала в Германии в 20-30е годы XX века. Потому что люди, которые научились пользоваться друг другом, стали предавать друг друга уже в других масштабах.

Третий удар был нанесён по самому важному – по рождению ребёнка. Женщина рассматривается как шпалоукладчик, человек труда, которого надо освободить от забот о семье, и лучшей мерой контрацепции признаётся аборт.

В 1936 году Сталин запрещает аборты, а врач, совершающий их криминально, получает 2 года тюрьмы. Но этот запрет опирается только на репрессивный аппарат, а не нравственные законы. Он был вызван элементарным процессом депопуляции: раскулачивания, массовые репрессии, голодоморы, Гражданская война и Первая мировая война.

После смерти Сталина репрессивный аппарат уже не действует, криминальные аборты становятся массовым явлением, и Хрущёв не находит ничего лучшего кроме как легализовать их. В 1964 году мы имеем пик абортов в СССР – 5,6 млн., пол-Москвы за год уничтожается. Потом началось очень медленное снижение: в перестроечные годы 2,5 млн. , а сейчас – 1,7 млн. абортов в год.

Если перемножить двадцать лет относительной свободы от советской идеологии и официальную статистику по абортам в год, то мы получим цифру, равнозначную численности населения Украины.
Конфликт в законодательстве

Сейчас мы обнаруживаем в нашем законодательстве конфликт двух норм: дореволюционных, гуманных, этических, христианских, и вот этого нигилизма. Существуют три ситуации, в которых мы наблюдаем расхождение.

Первая ситуация – государство защищает право нерождённого ребёнка на имущество, т.е. если отец умер до рождения малыша, то тот всё равно наследует имущество отца. Имущественное право признаётся за человеком. Коллизия в том, что право на жизнь выше и фундаментальнее права на имущество, но оно не признаётся. Получается, что нас нельзя ограбить, но зато нас можно убить.

Вторая ситуация заключается в том, что государство возмещает ущерб человеческому здоровью в случае техногенной катастрофы, в том числе и здоровью не родившегося человека. То есть опять право на здоровье признаётся, а на жизнь – нет.

И третья ситуация связана с медицинской практикой, когда, допустим, приходит женщина на 22 неделе беременности и просит сделать аборт по социальным показаниям (а с 2012 года у нас осталась только одна причина для аборта по социальным показаниям – это наступление беременности в результате изнасилования). На таком сроке аборт происходит живорождением, то есть провоцируются искусственные роды, и смерть плода длится несколько часов и является для него очень мучительной. При этом такой ребёнок уже жизнеспособен, он может родиться живым, и его оставят умирать. За это врач потом получит зарплату, потому что он всё делал согласно инструкции.

А теперь представим, что на следующий день этот же врач уже в родильном отделении принимает преждевременные роды и при этом всячески пытается спасти ребёнку жизнь. Если врач такого ребёнка оставит умирать, как это делается в случае аборта, то получит 8 лет строгого режима за тяжкое должностное преступление.

Фактически человек совершает одно и то же деяние, но в первом случае он получает зарплату, а во втором получает срок.
Аборт не имеет никакого отношения к медицине

Медицина ставит перед собой две цели: или вернуть здоровье человеку или облегчить страдания умирающему. Что такое аборт? Он здоровье возвращает? Нет. Он облегчает страдания умирающего? Тоже нет. Тогда возникает вопрос, а относится ли вообще аборт к медицине? Он противоречит клятве Гиппократа, заповеди «не убий» и много чему ещё.

Мы добились того, чтобы врачи могли отказаться от совершения абортов по нравственным причинам, при чём не важно, это христиане, мусульмане или атеисты. Имеют право.

Мы, конечно, предлагали перенять опыт Франции, где специалист после получения диплома может один раз написать такое заявление, и оно будет действовать, если человек не будет уличен в проведении абортов. У нас же сделали опять так, чтобы всем было хорошо и удобно, и врач вынужден такое заявление писать на каждый случай аборта. Но хотя бы формально у него такое право появилось, за отказ от аборта его нельзя уволить.

Сейчас у нас возникает вот какая задача: научиться говорить с людьми, участвующими в совершении абортов, не на языке императивов (вы должны, вы обязаны, Бог, Гиппократ, внешний авторитет). Сейчас авторитетов просто нет. И если мы начнём всё сводить к тому, что у нас есть такие негодяи-врачи, негодяи-женщины или просто негодяи, которые убивают своих детей, то мы получаем обратный эффект.

Мы можем обратиться к примеру христиан III-IV века, когда церковь начала говорить на языке того мира, к которому она обращалась, выражала свои истины на этом языке. Никто не приходил и не говорил: «Вы знаете, наш Бог сказал, что вы тут все негодяи». Каким образом церковь была услышана? Она начала говорить о том, кто такой человек, и через это понимание человека она нашла путь к античной культуре. Такой язык более сложный, но и более убедительный, заставляет человека думать.

Существуют всего две мантры, которые сейчас используют сторонники абортов.
Мантра номер раз: «Эмбрион – это часть тела женщины, а женщина вправе распоряжаться своим телом»

На эту мантру можно задать вопрос о том, действительно ли сторонники абортов считают, что в половине случаев беременности женщина двупола? Нам же говорят, что эмбрион – это часть женского организма, но при этом в половине случаев беременности эта часть женщины вообще другого пола, то есть организм вообще не женский. Мальчики тоже рождаются на свет.

Удаление волос или папилломы никогда не вызывает таких последствий как аборт. Мы знаем о существовании постабортного синдрома – это тяжелейшая депрессия.

У нас есть мощнейшее движение по защите прав не рождённых детей, пусть оно даже не вполне адекватное. Но мы не видим никаких движений в защиту удалённых бородавок. Или, может быть, вам встречались пикеты у парикмахерских в защиту удалённых волос? Значит, эти действия не обжигают совесть.

Когда женщина понимает, что она беременна, она ощущает своё материнство. А материнство – это всегда как минимум двое: я и мой малыш. На самом деле, гораздо больше – там ещё папа, бабушки и дедушки. Но первый шаг в осознании этой рефлексии – это ощущение того, что нас уже двое. И это осознание уже наделяет ещё не родившегося ребёночка нравственными правами.

Мантра номер два: «Только желанные дети могут появляться на свет»

Давайте возьмём самый страшный и самый крайний случай беременности. Ребёнок родится больным, в нищей семье, в результате изнасилования, и после рождения будет сдан в детский дом для больных детей. Изнасилование – это, безусловно, жуткое преступление, и это, вне всякого сомнения, тяжелейшая трагедия для женщины. Но аборт, как мы сейчас сказали – это тоже трагедия. Получается, что женщина перенесла одно горе, а её подвергают другому.

Если этого негодяя отловят, то он получит 4 года тюрьмы. Он тем не менее будет жить, солнышку радоваться, а потом и вовсе выйдет на свободу и будет жить дальше. И тут получается такая же правовая коллизия: преступник наказывается лишением свободы на некоторый небольшой срок, а потом живёт себе дальше, а ни в чём неповинный человек будет убит.

Дальше нам говорят о том, что он родится больным, будет воспитываться в детском доме, где его научат всему плохому, из него получится бандит с большой дороги. Так что давайте его убьём, чтобы он, бедный, не мучился. Возникает вопрос, а на каком основании кто-то решает, что ему лучше быть убитым? В конце концов он свободный человек, доживёт до 18 лет и повесится, если ему так захочется.

При этом мы не наблюдаем суицидов у выпускников детских домов. При всех минусах воспитания в детдомах такие дети сами для себя какой-то смысл жизни находят. Да, они, может быть, не очень хорошо знают литературу, у них есть некоторые проблемы в построении коммуникации, но это ещё не повод, чтобы таких детей убивать.

Нам говорят, что он нежеланный, и поэтому его можно не рожать. Но проблема желанности – это чья проблема? Вот у меня, допустим, есть нежеланный сосед-алкоголик. Теперь я могу взять топор и идти с ним разбираться? Даёт ли мне факт его не желанности для мня моральное право его убить?

И ещё один момент. После Второй мировой войны психологи проводили исследование детей, рождённых в результате изнасилования женщин солдатами. И у нас, и у немцев страны аграрные, и в таких условиях дети очень хорошо знают, в каких условиях они появились на свет. Так вот, такие дети были намного более благодарны своим родителям, чем обычные дети, потому что понимали цену своей жизни.

Ну а что касается болезней, так в мире всегда существует определённый процент больных. А что делать, если заболеем мы, наши дети или наши близкие? В чём смысл существования больных людей? Ответ очень простой: чтобы мы о них заботились, чтобы мы сами оставались людьми. Если мы начнём убивать людей за то, что они больны, мы уподобимся фашистам, которые убили от 70 до 150 тысяч больных немцев. Сделано это было не из соображений чистоты нации, а потому, что это были инвалиды и пациенты психиатрических клиник. Программа называлась «Эвтаназия – здоровье нации», и с тех пор слово «эвтаназия» ушло в чёрный список и обозначает преступление против человечности.