В наступившую эпоху политических процессов запрет на публикацию показаний свидетелей будет использоваться максимально широко.

Суды все больше затрудняют журналистам обнародование того, что происходит во время процессов. Теперь они предлагают расплодившимся «онлайнерам», бегающим по самым гуманным судам в мире с ноутбуками, в которые воткнуты всякие «йоты», перестать цитировать в прессе показания свидетелей. Оказыается, воспроизводить их надо исключительно в косвенной форме. Разумеется, это вызывает некоторое недоумение и даже возмущение, отсылает к практике советских политических процессов, когда предшественников наших онлайн-трансляций, например, Фриду Вигдорову, записывавшую процесс Иосифа Бродского, председательствующие судов всячески пытались ограничить.

Конечно же, именно политический смысл таких запретов, особенно в процессе Pussy Riot, очевиден – высказывания свидетелей гомерически смешны и по-беккетовски абсурдны, что лишь подчеркивает идеологический характер судебных процедур, призванных закрепить нерушимый блок путинского государства и кирилловой церкви. Но с формально-правовой точки зрения, у суда есть слабое, но оправдание.

Адвокаты, с одной стороны, правы, когда говорят — и много раз еще будут говорить — о том, что ст. 264 УПК РФ, регулирующая удаление свидетелей из зала судебного заседания, к журналистским трансляциям отношения не имеет. Но лишь в том смысле, что, когда эта статья рождалась в уме законодателя, люди с ноутбуками по судам не шастали и не передавали в эфир слова участников процесса со скоростью радистки Кэт. Законодательство не поспевает за общественным и технологическим прогрессом. Хотя, как показывает опыт путинского нормотворчества образца июня-июля 2012 года, это дело поправимое. Были бы под рукой депутаты Сидякин и Яровая, корифеи всех наук, и статья немедленно найдется! Поэтому суд сам творит право, создавая прецеденты такого рода и опираясь на то неоспоримое положение, что показания одного свидетеля могут повлиять на показания другого. Изолированность свидетелей друг от друга — это условие получения объективных показаний. Так это, во всяком случае, выглядит в теории. Именно по этой причине явившиеся в суд свидетели до начала их допроса удаляются из зала судебного заседания.

Отсюда и такая трактовка ст. 264. Правда, она противоречит части 5 ст. 241 УПК «Гласность судебного заседания», где сказано о праве лиц, присутствующих на открытом судебном заседании, вести аудиозапись и письменную запись. Чем, собственно, люди с ноутбуками и занимаются. Вопрос же немедленной передачи ими записанного никак законом не регулируется. Зато регулируется председательствующими судов — так, как им удобно. А поскольку число политических процессов и процессов заказных лишь растает, запрет на передачу прямой речи свидетелей в СМИ станет использоваться председательствующими все чаще и чаще. Чтобы не сказать — всегда. Здесь достаточно нескольких прецедентов. Или такого яркого прецедента, как процесс по панк-молебену.

По сути дела, возвращаются советские времена: политические или пропагандистско-поучительные процессы облекаются в квазиправовые формы. Это требует от наших следователей и судей некоторой изощренности. Схожей, например, с вывертами прокурора на процессе по делу о вышедших на Красную площадь 25 августа 1968 года: он ухитрился квалифицировать лозунг «За нашу и вашу свободу» как оскорбление памяти советских воинов, погибших при освобождении Восточной Европы (что, кстати, не только противоречило здравому смыслу, но даже и квазиюридической трактовке событий на Лобном месте). Но жизнь доказывает, что наши следователи и судьи с этими задачами справятся. Нетривиальная трактовка ст. 264 УПК тому зароком — из любого закона при желании можно изготовить дышло. То самое, которое куда повернешь, туда и вышло. Собственно к праву, однако, это никакого отношения не имеет.