На проходной НПО им. Лавочкина меня встречает мужчина, который представляется Юрием Николаевичем. Пока мы идем к корпусу музея (на территории завода располагается великолепный музей, в котором есть совершенно уникальные экспонаты — например, капсулы, в которых на Землю был доставлен лунный грунт), я замечаю в стороне — за забором с колючей проволокой — стройку. «Ваше?» — интересуюсь я. «Нет, конечно, — ухмыляется Юрий Николаевич, — это какой-то офисный центр строят. Пять или шесть этажей. Ставь на крышу камеру и спокойно снимай всю территорию секретного завода». Последнюю фразу он произносит с горечью. На вопрос, кто мог разрешить такое строительство рядом с режимным объектом, пожимает плечами: «Ну кто-то разрешил».

Виктор Хартов: Начать стоит с автоматических станций «Вега-1» и «Вега-2». В 1984 году с разницей в шесть дней станции отправились к Венере. В СССР из соображений надежности запускали сразу две станции — не одна долетит, так другая. В случае с «Вегами» страховка не потребовалась — обе станции долетели. Вместе с ними на Венеру прибыли посадочные аппараты и аэростаты. Были исследованы характеристики атмосферы Венеры в процессе спуска и полета аэростатов, проведено исследование грунта посадочными аппаратами. Огромное количество новых данных. А потом, выполнив роль ретрансляторов для посадочных аппаратов, станции за счет гравитационного маневра направились к комете Галлея. При прохождении вблизи ядра они потеряли от столкновений с веществом кометы половину мощности солнечных батарей, но задачу выполнили — уникальные данные о ядре кометы получили. Проект «Вега» чрезвычайно удачным получился.

Скорее, фобосианцам.

После этих миссий доверие к советской космонавтике в мире было огромным. В этой атмосфере на свет появился «Марс-96». Это был очень красивый проект — к Марсу летели орбитальный аппарат, два посадочных модуля и два пенетратора, которые на скорости 70 метров в секунду должны были вонзиться в марсианскую поверхность. Носовая часть уходила метров на шесть-семь в грунт, а хвостовая оставалась торчать и передавать данные. При этом датчики в носовой части были рассчитаны на перегрузки в 500g.

Сложность научных космических аппаратов вынуждает применять технические решения на самой грани возможного. И при любом контроле успех миссии зависит от каждого работника. И каждый должен понимать — одна ошибка одного человека может свести весь многолетний труд на нет. Должна быть осознанная самодисциплина, а какая тут осознанность — денег нет, перспектив не видно, в стране черт-те что. Поленился надеть антистатический браслет, коснулся тайком аппарата — щелкнуло статическое электричество, и все, где-то перегрузилась микросхема, бомба для будущих проблем заложена...

После этого провала нужно было срочно что-то решать, выбирать следующий проект. Иначе дело шло к потере отечественной межпланетной космонавтики вообще: без работы теряются навыки, разбредаются кадры. Набирали активность американцы, которым удалось запустить Mars Global Surveyor, а потом сразу же Mars Pathfinder с первым марсоходом. Повторять «Марс-96» не имело смысла, поэтому родилась идея попробовать что-то, на что, скажем, американцы или европейцы не решатся. С другой стороны, это должно было быть нам по силам. Так и родился «Фобос-Грунт» — проект доставки с марсианского спутника грунта на Землю. С одной стороны, это должно было стать уникальным проектом, с другой — у нас были наработки по «Фобосам», был опыт (пусть и не совсем удачный), который вполне можно было применить в этой миссии. Изначально предлагаемая программа включала в себя запуски к Луне — в том числе, для того чтобы обкатать необходимые для полета к Фобосу технологии.

Менее сложной, я бы сказал. Такое последовательное наращивание сложности жизненно необходимо. Как бы мы ни старались, предусмотреть на Земле все, что может случиться в космосе, просто невозможно. Безусловно, максимально необходимо имитировать космические условия при отработке аппаратов на Земле. Но каждое очередное приближение к реалиям полета обходится все дороже. Поэтому с какого-то уровня целесообразной становится уже летная проверка, естественно, с риском невыполнения миссии. И так было всегда. Например, в советское время из 58 лунных миссий только 29 были успешными. И в целом у каждого проекта есть три взаимосвязанных параметра: сложность миссии, затраты средств и времени на подготовку и риски. При очень сложной задаче и ограниченных затратах обязательно возрастают риски. И так далее.

Ничего не стало. В какой-то момент — видимо, в результате всяческих урезаний бюджета — эти лунные проекты просто исчезли. Видимо, решили, что это слишком долго, дорого, поэтому будем запускать сразу на Фобос.

Проект долгий путь прошел от идеи до реализации. Пока шел по этому бюрократическому пути, Луна и отпала.

Да вы прямо по классике — кто виноват и что делать. Тут же не виноватых искать надо, а учитывать этот опыт сегодня.

Не было провального решения. Так сложилось при эволюции космической программы. Здравая идея последовательного наращивания сложности миссий где-то выплеснулась. У нас же в стране вообще есть проблема с системным подходом, в том числе и в космической отрасли.

Луна отпала, но это не значит, что проект сдвинулся с мертвой точки. В 1998 году начались работы, но денег, по-хорошему, не было ни на что. То есть шло только согревающее финансирование. По-настоящему деньги стали выделяться только со второй половины 2008 года — при первом сроке запуска в 2009-м.

Например, за первые пять лет порядка 50 миллионов рублей при общей стоимости проекта около пяти миллиардов рублей. Кстати, просто для сравнения, затраты на американский марсианский проект MSL «Кьюриосити» — 75 миллиардов рублей, при одном с нашим порядке сложности.

Нет, конечно, никаких работ с летным оборудованием. Аппарат изготавливали в последние два года, когда, наконец, появились достаточные деньги. Но самое главное: из-за длительного перерыва в межпланетных полетах практически все бортовые системы были разработаны вновь — и не имели летной квалификации. Представьте, сложнейший комплекс, включающий в себя перелетный аппарат, посадочный и возвращаемый аппараты, спускаемую капсулу, а все составные части выполняют задачу в космосе первый раз. По моим субъективным ощущениям вероятность полного выполнения программы полета была около 50 процентов. Разумеется, стоял вопрос о допустимости такого риска. Но снизить его можно было только начав программу сначала, изготавливая новый аппарат, предварительно «облетывая» составные части на более простых миссиях. Мы полетели. Рискнули. Начали вновь получать реальный летный опыт межпланетных полетов. Увы, недолго.

А представьте, как нам было обидно. Когда аппарат вывели на орбиту, он должен был лететь к Марсу сам. По идее-то, существенное снижение риска было бы, если бы какой-нибудь разгонный блок толкнул бы его к Марсу (проверенный, отработанный разгонный блок). Если неполадка во время стабильного полета происходит, то у нас есть время, возможность как-то исправить ситуацию, перезаложить программу. Время терпит. А у нас же с начала проектирования было заложено совсем другое инженерное решение, очень опасное: «Фобос-Грунт» должен был сам, первый раз в жизни включившись, тут же лететь к Марсу. Другую схему полета ракета-носитель «Зенит» просто не могла обеспечить.

Мне очень понравилось, как американцы сформулировали причину (там тоже комиссия работала, конечно). Я, к сожалению, дословно не могу вспомнить, но смысл такой, что, мол, вскрылась ошибка, которая не могла быть найдена на Земле из-за невозможности полного моделирования всех условий полета.

Думаю, что она была бы крайне негативной.

Это вообще большая проблема — реакция прессы, общественности. Вспоминается притча о божьей коровке на краю поля. Прилетает муха с этого поля и говорит: там так много дерьма. Прилетает пчелка: там такие замечательные цветы, я много меда прекрасного набрала. Так вот у нас все больше мухи. В течение последних 20 лет (а именно за это время формируется уровень такой сложной отрасли) затраты на космос в США во многие десятки раз превышают аналогичные затраты России. Там надо считать не только сам бюджет NASA, но и деньги, которые попадают в отрасль от армии, флота, ЦРУ, агентства национальной безопасности и прочих. Так вот, у нас в десятки раз (может, даже в сотни) меньше средств пошло в космос за это время, а вся связь в России обеспечивается российскими спутниками. Промышленность, образование пережили тяжелейший упадок, а мы делаем запусков больше всех в мире. И что в ответ на это? Ярлык — «извозчики». Да каждая страна мечтает о такой роли. А можем только мы.

Видеть в себе только плохое и смаковать это — любимое занятие многих. Патология какая-то. Есть в случае космоса и способствующее этому обстоятельство. Перешедшие уже в область мифологии воспоминания о былом идеальном космическом величии Советского Союза и завышенные ожидания от сегодняшней космонавтики. А ветераны прекрасно знают, с какими потерями и рисками всегда был сопряжен путь в космос. Читайте воспоминания.

Да, так и было. Только мы не умеем оценивать риски запусков, как это делают американцы. Они, например, про все тот же MSL с самого начала говорили, что система посадки уникальна, вероятность успеха — всего 60 процентов. То, что у нас сбой произошел на самом раннем этапе, это особенно обидно. Как я и говорил, случись позже, когда мы были на траектории полета к Марсу, то инструменты для исправления ситуации у нас были.

Нужно учесть следующий фактор. При запусках с российских космодромов второе включение двигателей разгонных блоков, и в том числе двигателей «Фобос-Грунта», который выполнял в это время роль разгонного блока, обычно происходит над южным полушарием. А там у нас станций слежения нет, то есть когда на «Фобосе» произошел сбой, мы его просто не видели.

Тогда же, в середине декабря. Мне кажется, никакой полировки не было. Ведь мы действительно боролись за миссию. С какого-то момента, конечно, было ясно, что уже, например, не удастся вернуть капсулу с грунтом. Но еще что-то сделать, какие-то данные получить было можно. Да и китайский спутник на борту был. С каждым днем баллистическая ситуация ухудшалась, но надежда была.

Главная же проблема со связью была из-за низкой орбиты. Практически невозможно сделать радиосредства, хорошо работающие и на расстоянии 100 миллионов километров, и 300 километров. А для отдельной радиолинии ближней зоны просто не было резерва массы.

Нет, конечно, так говорить нельзя. С точки зрения техники аппарат был готов — прошел полный объем проверок, предусмотренных нашими стандартами. Правильно сказать, что было большое количество рисков, заложенных в саму концепцию.

Какие выводы сделала комиссия?

Опубликованы. Но если коротко?

А что вы думаете по поводу информации в прессе, что «Фобос-Грунт» якобы сбил американский радар?

Ну и какие выводы были сделаны? Что делать-то (опять по классике спрашиваю)?

То есть главный вывод из истории с «Фобосом» в том, что мы совсем отстали? Или что наша космическая отрасль пребывает в полной изоляции от мировых процессов? Все вот стремятся к унификации, а мы — нет?

Это совсем общая проблема. Не только в космической отрасли. Как этот пендель дать?

Вы правы, нет собственника. А есть попытки реформировать всю отрасль сверху. Перестановка местами слагаемых — одни фирмы сливают с другими, вторые делят, третьи переименовывают. А вот если вас как руководителя спросить — что в такой ситуации делать? Только конкретно.

Проблемы, результатом которых стал провал проекта, тоже важны. Когда, скажем, я говорю, что у нас в космической отрасли нет системы, — это одно. Когда человек вашего уровня — совсем другое. Потому что правда такая — все плохо.

У меня, к слову, была возможность сравнить. Летом я присутствовал в американском центре JPL при посадке на Марс «Кьюриосити». Это было просто великолепное шоу: постоянные доклады, рассказы, разные точки съемки. Настоящий Голливуд. И после посадки один из инженеров с мужественным лицом очень четко, как хороший актер (то ли репетировал, то ли в натуру у них это уже вбито) заявил: мол, мы долго терпели неудачи на пути к Марсу, но проявили настоящий американский характер, настойчивость и теперь покоряем Марс раз за разом. Я специально потом посмотрел: в 1992-м Mars Observer — связь потеряна за три дня до марсианской орбиты. 1996-й — нормально слетали. 1996-й, еще один, первый марсоход — нормально слетали. 1998-й, Mars Climate Orbiter — не вышел на орбиту Марса. 1999-й, Mars Polar Lander — связь исчезла перед вхождением в атмосферу. 1999-й, Deep Space II — связь потеряна при посадке. А дальше — 2001-й, 2003-й, 2005-й, 2007-й, 2011-й (MSL с «Кьюриосити»), в 2013-м будет пуск еще. Каждое баллистическое окно производили пуски — и научились. Да как научились.

Какие дальнейшие планы у вас?

То есть сделали выводы из неудачи и вернулись к плану почти 20-летней давности?

Так что первая миссия будет упрощенной с точки зрения науки, масса поменьше, апробированная схема посадки. По плану это 2015 год. Сядем мы так же, как садились в СССР, — выбираем расчетную точку и опускаемся. Надо понимать, что мы должны быть готовы к тому, например, что на месте посадки будет камень. Недавно американцы опубликовали фотографию лунной поверхности, где видно, что одна из наших «Лун» (не помню, какой номер) стоит прямо рядом с кратером. То есть повезло, когда садились.

На каком этапе первый проект сейчас?

Думаю, про более далекие планы пока спрашивать смысла нет?

Слушайте, а не кажется ли вам все это очень долгим? То есть вот с конца 1980-х, как отлетали «Веги», мы ничего не запускали. Как-то тормозится у нас научный прогресс, разве нет?

Конечно, кривая прогресса несколько загнулась, более пологой стала. Но мне кажется, это естественно — использована сумма знаний, накопленная к этому моменту. Вообще, вера в то, что должен быть постоянный мощный прогресс — это скорее западный фетиш. Ведь не всегда так было. Вот создало человечество парус, а потом под ним тысячи лет ходило. Вот и мы сейчас на таком же плато — нам надо научиться извлекать плюсы из тех «парусов», которые мы уже научились делать. Нам для следующего качественного скачка не хватает знаний — мы же только сейчас разобрались, что барионная материя, к которой все известные законы физики применимы, и пяти процентов от всей Вселенной не составляет. Впрочем, это мы уже в проблемы философии познания ушли.

Все предыдущие периоды истории человеческой цивилизации были гораздо менее комфортными для жизни людей. Но даже тогда находились силы для движения вперед.