Границы брака – то есть того, кто на ком может жениться – менялись и в прошлом, и эти изменения отражали тектонические сдвиги в основах социального порядка. В родоплеменных сообществах браки между близкими родственниками считаются нормой, а выбор супруга – если он заранее не предопределен - вероятнее всего, потребует одобрения со стороны главы клана или семьи. И представители этих племен не обязательно должны жить в хижинах: аристократические семьи в классическую и средневековую эпоху сохраняли некоторые элементы племенной организации, в том числе серьезное отношение к браку.

Браки могут объединять племена и королевства, они несут в себе военную, дипломатическую и политическую значимость. Брак определяет своих и чужих, то есть контуры самого клана. Дети тоже во многом зависят от этих союзов не столько потому, что брак является хорошим институтом, внутри которого можно растить детей, сколько потому, что брак определяет, какие дети являются законными членами иерархии клана, а какие – нет. Законнорожденные дети – это тот инструмент, при помощи которого племя – а не просто отдельный мужчина или женщина – воспроизводит себя.

Христианство - это не родоплеменная религия, и брак – в том виде, в котором мы его знаем – стал продуктом многовековой борьбы церкви с родоплеменными формами общественной организации. Церкви пришлось отобрать контроль над браком у клана: дело в том, что после падения Римской империи церковь должна была восстанавливать цивилизацию из грубых подручных материалов, из связанных кровными узами племен, которые одержали победу над связанной законом империей. Временами это восстановление требовало ослабить племенные связи аристократии, и это – в большей степени, чем страх вырождения – стало причиной того, что церковь начала запрещать брак между близкими родственниками. Это также стало причиной того, что, как утверждал Фрэнсис Фукуяма (Francis Fukuyama), западная церковь запретила своим священникам жениться. Рим волновала скорее политика, чем секс: священнослужители должны оставаться преданными церкви, а не впутываться в клановые интриги.

Дети играли важную роль в распространении этого института за пределы малой семьи: от них зависело будущее веры. Межконфессиональные браки, таким образом, серьезно осуждались. Кланы, возможно, могли найти политические мотивы для заключения межконфессиональных альянсов через теологические водоразделы, однако для духовных властей это означало серьезный ущерб. Как нужно воспитывать ребенка, если родители исповедуют разные религии? Евреи, христиане, мусульмане могут разработать правила – такие как, к примеру, еврейское правило со времен римской империи, что ребенок - еврей, если его мать - еврейка – однако в целом, это была та трудность, с которой боролись при помощи осуждения.

Независимо от того, лежала ли в основе общества религия или родоплеменные связи, часто случалось так, что необходимо было вносить изменения в соответствии с реальностью сексуальных отношений. Настоящая любовь ставила такие вопросы, которые простая похоть поставить не могла: дети, рожденные от незаконной связи, считались незаконнорожденными. Но что делать, если мужчина и женщина, которые в соответствии с нормами в обществе, не могут пожениться, все равно поддерживают моногамные отношения друг с другом? Церковь зачастую относилась к таким союзам более лояльно, чем кланы – вспомните историю Ромео и Джульетты. (Даже сегодня в обществах, где сильны родственные связи, молодые люди могут поплатиться жизнью за неверный выбор любимого.)

Если вы были членом родоплеменного сообщества – или аристократического потомка подобных сообществ – то выбор вашего будущего супруга определял бы один набор правил. Если вы жили в первую очередь по церковным законам, то вы должны были бы руководствоваться иными правилами. В обоих случаях правила выбора супруга отражали нужды главного в вашей жизни института – клана или церкви.

Так каковы же правила, определяющие, с кем вы можете вступить в брак, если вы живете в обществе, которым не руководит ни церковь, ни родоплеменные отношения?

Точно так же, как некоторые родоплеменные брачные императивы сохранились в аристократических кругах 20 века – как раз об этом идет речь в «Аббатстве Даунтон» - христианский идеал брака сохраняется даже в такой стране, как наша, где нет государственной церкви, а также в странах, где господствующие церкви не имеют большого влияния на формирование общества. Церковь не смогла помешать членам королевских семей вступать в брак со своими ближайшими родственниками. Страхи тех, кто опасается, что постхристианский институт брака скоро разрушит христианский идеал, не имеют под собой никаких оснований. Любой брак, возможно, нельзя считать по-настоящему постоянным союзом, однако существует очевидный прецедент, когда меньшинства сохраняли свои формы брака в крайне неблагоприятных условиях.

С момента обретения независимости США публично отвергли все старые институты, которые когда-то определяли брак. Сам принцип родоплеменной иерархии был отвергнут в пользу «все люди созданы равными»: в США не было места аристократической родословной. Американская революция, как заметил Роберт Нисбет (Robert Nisbet), ускорила отмену родовых имений – то есть земли, которой владеет целая семья, а не человек, в связи с чем стоит опять вспомнить «Аббатство Даунтон» - и господствующих церквей, а Конституция США не создала никакой замены церковной власти.

Брак всегда был вопросом политики, а политика в США всегда была республиканской, а в последнее время она становилась все более массово-демократической и индивидуалистической. Даже во времена Томаса Гоббса (Thomas Hobbes) существовала теория, основанная на всеобщем мнении: все люди обладают равными правами и внутри своих сообществ все люди взаимозаменяемы. Исторически демократия развивалась именно в этом направлении, границы избирательного права постепенно расширялись, а личные характеристики, которые прежде считались важными – родовые имения, религиозная принадлежность, пол и раса – напротив, утрачивали свою значимость. Это относится не только к правительствам, но и к обществу в целом: профессии и институты, в которых прежде наблюдалось расовое разделение и которые прежде приписывались одному полу, постепенно становились десегрегированными. Теперь стало возможным изменить религиозную принадлежность, особенно внутри одного вероисповедания, однако некоторые традиционные признаки разделения все-таки сохраняются (к примеру, отдельные туалеты для мужчин и женщин). Тем не менее, общая тенденция вполне очевидна.

Тогда можно ли удивляться тому, что массово-демократическое, индивидуалистическое, потребительское общество, в котором мужчины и женщины взаимозаменяемы во всех сферах общественной жизни, считает их взаимозаменяемыми и в браке?

Противники однополых браков, разумеется, могут приводить сколько угодно аргументов того, почему мужчины и женщины не должны быть взаимозаменяемыми в браке. (Заметьте, насколько редко эти противники выступают против взаимозаменяемости в других традиционных видах деятельности, таких, как, к примеру, голосование.) Эти аргументы вряд ли смогут просуществовать достаточно долго, поскольку они противоречат главной цели либерально-демократического общества – намерению стереть границы между людьми.

Придумать аргументы против однополых браков в либерально-демократическом обществе так же трудно, как придумать аргументы в пользу однополых браков в христианском сообществе. В каждом конкретном случае игровая площадка не может быть ровной: архитектура общественного порядка воплощает определенные установки, касающиеся того, что такое человек и кто устанавливает эти правила - в том числе, кто с кем может вступать в брак.

Основополагающий вопрос политики заключается в том, «кто, в конечном счете, всем управляет». На некоторых этапах развития западной цивилизации ответ звучал как «клан». На других – «церковь». Клан и церковь боролись за право господствовать в течение целого тысячелетия. И оба эти института проиграли: после того, как принцы освободились от влияния церкви в результате Реформации, они обнаружили, что новые армии и административные структуры, которые они создали, уходили своими корнями в народ, а вовсе не в традиционную аристократию. Люди начали требовать, чтобы им дали возможность играть роль более значимую, чем просто солдат или субъект, они требовали суверенитета. Современный брак стал тем, что они из него сделали.

Парадоксальная мечта христианских демократов в Америке и в других странах заключается в том, что народная воля должна самостоятельно подчиниться учению церкви. Такого не будет: взаимозаменяемые люди - это множество, придерживающееся самых разнообразных убеждений, ни одно из которых не может по закону стать более значимым, чем другое. В таком обществе правит большинство, однако большинство – это постоянно меняющаяся величина, а меньшинства, которые ведут спор на языке фундаментальных основ системы, всегда будут иметь сторонников. В плюралистических обществах логика плюрализма будет преобладать в течение длительного периода по тем же причинам, по которым логика христианства преобладает в христианских сообществах. Эти общественные порядки уже успели заложить свои принципы в соответствующие институты еще до начала сознательных споров вокруг них, и любой аргумент против этих принципов является аргументом против самой системы.

Сами того не понимая, противники однополых браков стали пленниками современного демократического мировоззрения, которое говорит им, что политика – это сфера безграничных возможностей, если избирать правильных лидеров и если все будут усердно работать над тем, чтобы убедить в этом своих сограждан. Этот образ мыслей характерен даже для консерваторов, которые называют себя ярыми традиционалистами и заклятыми врагами демократии. Несмотря на все их заявления, они демонстрируют характерно демократическую и либеральную веру в пластичность политического порядка. Некоторые аспекты политического порядка остаются неизменными, пока этот порядок сохраняется – а ни один общественный порядок просто так не исчезает.

Задача, которая стоит перед христианами, заключается не в том, чтобы трансформировать либеральную демократию, превратив ее в нечто, чем она никогда не сможет стать – подобием христианского мира – а в том, чтобы найти для себя и своей веры место в мире, отличающемся от того мира, в котором эта вера зародилась и который она определяла на протяжении 1500 лет.