После начала арабской весны мы все реже слышим от турецких политиков требования о вступлении в Европейский Союз, которое раньше они повторяли с таким завидным упорством. Нельзя сказать, что они потеряли интерес к Европе, вовсе нет, просто новые изменения в арабском мире кажутся им гораздо важнее долгожданного (с 1987 года) присоединения к союзу, реализация которого не является срочным вопросом в стратегическом плане. К тому же, это вступление больше нельзя считать гипотетической перспективой, Турция присоединится к Европе, но будет обладать не статусом государства-члена, а влиянием настоящей империи!
Дело в том, что для Турции сегодня самый срочный вопрос — это экономическое и идеологическое завоевание государств, где уже прошла арабская весна (Тунис, Ливия, Египет, Йемен и в некоторой степени Марокко), и тех стран, которые вполне может постичь точно такая же участь (Алжир, Иордания и некоторые монархии Персидского залива). Если точнее, то речь идет скорее даже о повторном завоевании, так как до 1920-х годов прошлого века практически все страны арабского мира, за исключением Марокко, были подчинены Османской Империи. Этот интерес к странам арабской весны не остался незамеченным некоторыми аналитиками, которые говорят о неоимперских амбициях Турции: Анкара намеревается стать одним из ключевых игроков на международной арене после многих лет пребывания в статусе региональной державы.
Для выполнения поставленных планов, на которые в Вашингтоне, кстати говоря, посматривают даже с некоторой благосклонностью, Турция полагается на целый ряд козырей: экономические достижения, светскую республику, хорошие отношения с Израилем, членство в НАТО и «свидетельство» об «умеренном» исламизме. Анкара действительно выглядит как настоящий символ умеренного исламизма, знаменем которого срезу же решили прикрыться «Братья-мусульмане» в Египте и Партия возрождения в Тунисе. Тем не менее, перед нами в полный рост встает следующий вопрос, который в гораздо большей степени касается философии, нежели политики: «умеренность» турецкого исламизма связана с идеологией или с простым политическим прагматизмом? Другими словами, Партия справедливости и развития стала таким привлекательным примером умеренного исламизма благодаря интеллектуальной зрелости и теологической революции? Или же причиной тому стали социологические, исторические и политические препятствия, укоренившие в обществе светские принципы?
Этот вопрос имеет ключевое значение, потому что, если предположить, что турецкий исламизм - умеренный по самой своей сути, исторические, психологические и социологические условия этой умеренности полностью отсутствуют в Тунисе (несмотря на наследие президента Бургибы), Египте и - тем более - в Ливии и Йемене. Исключительность Турции — это не дело рук Эрдогана, а результат работы Мустафы Кемаля, который установил светское государство и упразднил халифат в 1924 году. Этот вопрос для Турции тем важнее, что эти давние панисламистские амбиции питает не только она. Конкуренцию ей составляют три другие модели: жесткий саудовский ваххабизм, смягченный катарский ваххабизм и иранский паншиизм.
Таким образом, в ближайшие годы или, быть может, даже месяцы между Ираном и Турцией может возникнуть серьезный конфликт интересов, борьба за влияние и лидерство. Этот конфликт, кстати, уже сейчас наблюдается в Сирии. Он прикрыт информационной завесой, которая создает видимость манихейского противостояния между диктатурой (ее винят во всех бедах) и оппозицией (ее наделяют всевозможными добродетелями). Подобный конфликт - возможный и даже желательный вариант развития событий для некоторых держав. Понять геополитику можно лишь в свете истории: с самого своего основания на рубеже XVI века династия Сефевидов вела постоянное противоборство с Османской Империей. Речь шла о войне за лидерство между суннитами и шиитами, которую использовали в своих целях европейские империи.
Ардаван Амир-Аслани, адвокат парижской коллегии.
