Волнения, вспыхнувшие в пригороде Стокгольма Хусбю (было сожжено более 150 автомобилей и полицейский участок), перекинувшиеся затем на другие районы шведской столицы, стали своего рода заключительным аккомпанементом событий в Европе, привлекших пристальное внимание общественности и СМИ. Это и убийство солдата прямо на лондонской улице на глазах прохожих, записанное на видеокамеру, и самоубийство перед алтарем собора Парижской Богоматери французского писателя и историка Доминика Веннера.

Все эти случаи объединяет этнокультурный фактор, точнее, они стали отражением сложных миграционных проблем, преобразивших лицо Европы в последние десятилетия. Самые разные страны, с сильно различающейся миграционной политикой – Великобритания, Франция, Швеция – сталкиваются с одной и той же проблемой.

Нынешняя Европа сильно отличается от той, что была еще тридцать-сорок лет назад. Механизмы глобализации, которая, собственно, и зародилась на Старом Свете, привели к тому, что даже в таких странах как Швеция мигранты составляют до 15 % населения. Поскольку они происходят из инокультурной среды, часто исповедуют совсем другую религию, то изначально между ними и коренным населением существуют барьеры, которые затрудняют их ассимиляцию. К тому же, правительства ряда стран, например, Нидерландов и Швеции, старались не "растворять" приезжих среди аборигенов, а культивировали (пусть и имея в виду совсем иные цели) их особенности. Дело доходило до того, что в школах Стокгольма в середине 90-х годов в начальных классах преподавание шло на 110 языках, а по закону о поддержке меньшинств, их организациям выделялись щедрые правительственные гранты на поддержание их культурной и языковой самобытности.

То есть пресловутый "плавильный котел" в той же Швеции не работал. Однако и в таких странах как Британия или Франция, где национальная политика проводилась совсем иная, результаты были примерно схожими. Мусульмане, например, отказывались терять свою идентичность, а государство косвенно признавало ее,

де-факто признавая полигамию, давая право въезжать в ту же Францию на постоянное место жительства нескольким женам одного мужа. Даже африканцы, быстро переходя на французский язык, все равно продолжают существовать особняком, равно как и выходцы из Вест-Индии в Великобритании.

В результате в сегодняшней Европе практически во всех странах имеются многомиллионные анклавы, отличающиеся от местного населения культурно, религиозно, расово, социально, а где-то и лингвистически. При этом мигранты считают, что подвергаются дискриминации – не могут привычно отправлять свои религиозные обряды, не имеют доступа в полной мере к социальному обеспечению, получению образования, не могут найти работу, сталкиваются с проявлениями расизма. Для них затруднена политическая самореализация, они недостаточно представлены в органах власти, в СМИ, общественных организациях.

Напротив, часть коренных жителей видят в мигрантах угрозу сохранению своей культурной идентичности, привычному образу жизни. Они считают, что те увеличивают нагрузку на бюджет, выступая получателями разнообразных пособий, являются конкурентами за рабочие места, создают ненужные проблемы в повседневной жизни, и, кроме того, эмигрантская среда является питательным источником терроризма.

Эти взаимоисключающие взгляды и служат причиной периодически вспыхивающих конфликтов. Важнейшая проблема современной Европы – найти либо способ сосуществования двух общин – эмигрантской и местных жителей, либо способ ассимиляции, так чтобы различия не бросались в глаза.

Тех побудительных причин, которые обусловили массовый завоз гастарбайтеров в Европу 50-40 лет назад, сегодня уже нет – не осталось той тяжелой промышленности, которая требовала миллионов рабочих рук для тяжелого неквалифицированного труда. Однако приглашенные рабочие никуда не уехали, и их дети и внуки составляют костяк современных эмигрантских общин. Таким образом, люди родились и выросли в Европе, однако воспринимаются как пришлый элемент, что изначально служит сильным раздражающим фактором. Они не знают иной родины, однако видят, что к ним относятся как к "другим". Отметим, что, как правило, рождаемость в этой группе выше, чем у аборигенов, что обуславливает процентный рост данной категории.

При этом миграция продолжается, хотя и в меньших масштабах. Это по большей части так называемое "гуманитарное" переселение – то есть люди едут в Европу не для того, чтобы работать на конкретных местах по приглашению, а просто в поисках безбедного существования, выдавая себя за беженцев. В той же Швеции ежегодно появляется до 50 тысяч таких "беженцев" – из Сомали, Сирии, Ливана и т.д.

Несмотря на многочисленные проблемы, правительства европейских стран убеждены в том, что приток свежего населения им необходим. Дело в том, что рождаемость у них крайне низка, и если бы не миллионы мигрантов, численность населения во многих странах давно бы уже стабильно снижалась. Кроме того, жители Европы стремительно стареют, и число работающих постоянно сокращается по сравнению с числом пенсионеров. К тому же нужны рабочие руки для выполнения непрестижных работ – сиделки, медсестры, мусорщики и т.д.

Но эти рациональные соображения наталкиваются на возражения эмоциональные, либо не менее рациональные, как та же нагрузка на бюджет или рост конфликтов, которые прежде и представить было невозможно. Поэтому проблема урегулирования отношений с меньшинствами – крайне сложная и деликатная, наскоком ее не решить. Следует еще учесть мощную идеологию политкорректности и мультикультурализма, которые не позволяют действовать решительно и бескомпромиссно.

Также стоит заметить, что протестуют, как правило, подростки. Против них полиция не может применять очень жесткие меры, что связывает ей руки. В том же Стокгольме полицейские были вынуждены смотреть, как поджигаются их участки, как малолетние вандалы уничтожают чужое имущество, и ничего не предпринимать. Вообще, в Европе отношение к полиции совсем не такое как в России или США, где столкновения со стражами порядка бывают крайне редко. Европейские полицейские крайне толерантны. И демонстранты (в том числе совершеннолетние) запросто кидают в них камни, бутылки с зажигательной смесью, бьют дубинками, зная, что им ничего за это не будет.

Поэтому никто не может рассчитывать на быстрое решение проблемы. В отличие от Америки, где эмигранты "растворяются" буквально за одно поколение, переходя на новый язык, культуру, систему ценностей, процесс обретения новой идентичности в старых национальных государствах растянется надолго. Ведь в США едут, чтобы "забыть" о прошлом и обрести себя в новом качестве, а европейские страны такой установки не предлагают.

Но движущие силы глобализации слишком сильны, чтобы кто-то мог повернуть колесо истории назад. Симбиоз рано или поздно сложится, но он невозможен без сознательных усилий участников этого процесса. Коренные жители должны смириться с тем, что "доброго старого времени" уже не вернуть, что миграционные процессы необратимы, и что ксенофобия – худший из возможных ответов. В свою очередь, мигранты должны понимать, что невозможно перенести с собой на новую родину привычный образ жизни. Задача политиков с обеих сторон – не спекулировать на возникающих проблемах, не обострять их, а предлагать взаимовыгодные пути их решения.