В XIX веке швейцарский философ Рихард Авенариус заметил, что, начиная с момента рождения, человек постоянно попадает в незнакомую среду, и вся наша жизнь — это непрестанная работа по превращению нового в привычное, чужого — в освоенное, внешнего — в своё родное и т. п. Мы как будто находимся в поиске «родины» — того внутреннего покоя, который только она может нам дать, и постоянно то теряем его, то обретаем.
И только теперь, через сто с лишним лет, некоторые психологи начали подбираться к аналогичным выводам (разумеется, не имея никакого понятия об Авенариусе).
Термин «ностальгия» был изобретён швейцарским врачом Иоганном Хофером в 1688 году, который полагал, что именно тоске по родине солдаты обязаны различными физическими и психическими расстройствами. Поначалу она считалась болезнью («иммигрантским психозом», разновидностью компульсивных расстройств и др.), впоследствии и до сих пор — одним из симптомов депрессии.
Психолог Константин Седикидес из Саутгемптонского университета (Великобритания) в 1999 году обратил внимание на то, что его порой охватывает ностальгия по родной Греции, по Университету Северной Каролины, старым друзьям, студенческим играм, аромату осени в Чапел-Хилле, но это никак не связано с желанием вернуться в те места. Более того, он не испытывал никакой душевной боли от этих воспоминаний, совсем наоборот — ностальгия наполняла его ощущением непрерывности, целостности жизни, как и обещал старик Авенариус.
Только в отличие от философа, который пришёл к своим выводам умозрительным путём, работая над гносеологической теорией (эмпириокритицизмом), г-н Седикидес приступил к экспериментам и даже разработал анкету Southampton Nostalgia Scale, которая позволяет оценить степень вашей ностальгии, а также учредил журнал Nostalgia.
Психолог выяснил много интересного. Оказывается ностальгия (понимаемая расширительно, не только как тоска по дому) — это не болезнь и не расстройство, а способ адаптироваться к одиночеству, скуке, тревоге. Она заставляет нас гостеприимнее относиться к незнакомцам и терпимее — к иноверцам. Если у супружеской пары есть общие воспоминания, у них сильнее чувство близости друг к другу, дарующее ни с чем не сравнимое счастье. В холода ностальгия согревает людей в буквальном смысле.
Есть у ностальгии и тёмная сторона, однако горьковатый привкус безвозвратно утраченного тоже идёт нам на пользу — жизнь кажется наполненной смыслом, а смерть не такой пугающей. Говоря с тоской о прошлом, люди как будто насыщаются вдохновением жить и более оптимистично смотрят в будущее.
Ностальгия знакома даже детям, которые скучают по праздникам и каникулам.
Обнаружено также, что ностальгия надкультурна — она в равной мере встречается и в Европе, и в Африке, и в Южной Америке. Её предмет универсален — воспоминания о друзьях и родственниках, праздниках и песнях, закатах и озёрах. Как правило, человек вспоминает себя в качестве главного героя того или иного события, окружённого родными и близкими.
Большинство испытывает ностальгию по крайней мере раз в неделю, а почти половина — три или четыре раза. Приступы бывают спровоцированы каким-то неприятным эпизодом или ощущением одиночества, но это не просто воспоминания, а способ почувствовать себя лучше, погасить неприятное ощущение.
Эксперименты, например, были такими: добровольцам портили настроение рассказами о стихийных бедствиях и психологическими тестами, которые якобы показывали, что человек исключительно одинок в этом сером мире. Как только люди начинали грустить и беспокоиться о том, что с ними что-то не так, у них учащались приступы ностальгии, и благодаря им они чувствовали себя менее подавленными и одинокими.
«Воспоминания, к которым обращается ностальгия, часто начинаются плохо, с какой-нибудь проблемы, но потом, как правило, заканчиваются хорошо благодаря помощи того, кто оказался рядом с вами, — отмечает г-н Седикидес. — Вас окутывает чувство общности с людьми, и вы ведёте себя с окружающими более великодушно».
Самый простой способ вызвать ностальгию — это музыка. Эд Вингерхутс из Тилбургского университета (Нидерланды) обнаружил, что от песен, вызывающих определённые чувства, становится теплее не только на душе, но и физически. А Синьюэ Чжоу из Университета Сунь Ятсена (КНР) и её коллеги выяснили, что ностальгия приходит особенно часто в холодные дни и что в прохладных комнатах (при 20 °C) люди ностальгируют чаще, чем в тёплых.
Возможно, ностальгия имела важное эволюционное значение задолго до Одиссея — первого примера ностальгии в мировом искусстве. Память оказывается важным средством поддержания не только психологического, но и физиологического комфорта. Наверное, древний человек, способный ностальгировать, мог искать пищу и кров дольше, чем его выбившиеся из сил собратья, размышляет коллега и единомышленник г-на Седикидеса Тим Уайлдшат, не подозревая, что почти буквально пересказывает теорию Авенариуса о «жизни вопреки рождению».
Раньше на ностальгию смотрели совсем иначе. Например, в 1970–80-х гг. исследователи полагали, что ностальгия — признак нарушения целостности человеческого «я». Ощущение потерянности во времени и пространстве связывалось с различными физическими и психологическими проблемами. В 1969-м Crosby, Stills & Nash пели: «Пусть прошлое не напоминает нам о том, чем мы сейчас не являемся».
Современные исследования, как видим, говорят совсем иначе. Клей Рутледж из Университета штата Северная Дакота и другие психологи провели серию экспериментов с англичанами, голландцами и американцами, в которых людям ставили хиты прошлых лет и давали читать тексты любимых песен. Добровольцы признавались, что их охватывали восторг и желание жить.
Участникам другой группы предлагали ознакомиться со статьёй вымышленного философа, в которой рассказывалось о тщете всего сущего, ибо наша жизнь ничтожна, жалка и бессмысленна. Дабы не скатиться в Сартрову тошноту, эти люди принимались ностальгировать.
Более того, те волонтёры, у которых провоцировали ностальгию перед чтением этого мрачного эссе, не обращали на него большого внимания. Видимо, короткой прогулки по закоулкам памяти бывает достаточно, чтобы жизнь показалась целесообразной, — по крайней мере английским студентам. (Что в этом случае сталось бы с угрюмыми французскими интеллектуалами, пока неизвестно.) «Заветные переживания уверяют нас, что люди нас ценят, что жизнь осмысленна», — подчёркивает г-н Рутледж.
Эрика Хеппер из Суррейского университета (Великобритания) и её коллеги обнаружили, что ностальгия меняется с возрастом. К молодым взрослым она приходит сравнительно часто, затем пропадает и возвращается вновь ближе к старости. «Ностальгия помогает нам справиться с переменами, — считает психолог. — Молодые люди покидают отчий дом, устраиваются на первую работу, и воспоминания о домашнем Рождестве и школьных друзьях поддерживают их на плаву».
Г-н Седикидес, которому сейчас 54, признаётся, что изучение ностальгии побудило его внимательнее смотреть вокруг, чтобы впоследствии было что вспомнить со сладостной и благодарной тоской. Он советует: если вам уже много лет и нет смысла искать в воспоминаниях о далёком прошлом мотивацию к дальнейшей жизни, ностальгируйте ради того, чтобы понять — что же это было то, что мы называли жизнью.
Выслушав волшебного Джонни Кэша, перепевшего Трента Резнора в период тяжёлой и фатальной болезни, вспомните Жуковского: «Несчастие — об вас воспоминанье! Но более несчастье — вас забыть!» На худой конец пойте вместе с Фрэнком Синатрой:
Почему же раньше психологи относились к ностальгии совсем не так? Это объясняется очень просто. До самого недавнего времени психология оставалась в известном смысле служанкой психиатрии, ведь изучать пограничные, близкие к патологическим состояния и полезнее (для пациента), и интереснее, и выгоднее (новый метод лечения = новые деньги). А если у человека не складывается жизнь (нет друзей, мечты экстремальны и неосуществимы), то и ностальгия — лишь повод к невротическому состоянию, а не приятные воспоминания, как у г-на Седикидеса. А ещё в недавнем прошлом жизнь была, сами понимаете какая, — трагичная, опасная, нестабильная. Вот люди в большинстве своём и прибегали к ностальгии не как к источнику сил для дальнейшего пути, а как к средству бежать от гнетущей, бесперспективной реальности, что чревато.
Кроме того, «магистральная» (так называемая объективная) психология до сих пор в значительной степени остаётся в тисках эмпиризма и позитивизма, несмотря на все достижения феноменологической психологии и психоанализа (судя по тому, сколько выписывается таблеток там, где с пациентом надо разговаривать, Бехтерев по сей день ценится выше Фрейда), — очень трудно обыкновенному человеку разделить материальное (организм, нервы, рефлексы) и «идеальное» (психику, сознание) и понять, что поверять одно другим некорректно и ненаучно. Дескриптивная психология, выдвинутая Эдмундом Гуссерлем сто лет назад, только сейчас находит широкое признание у «академиков», хотя он предложил всего лишь отказаться от априорного постулирования нормальной психики, признать равную ценность всех психических процессов и описывать их как они есть, без разделения на патологию и норму, бесполезные и здоровые.
Наконец, только в наши дни простой человек смог отвоевать право грустить и ностальгировать, когда ему захочется, без опасений, что тебя с криками «меланхолия!» накормят пилюлями. Фильм «Вам и не снилось» был снят (нет, вы подумайте!) чуть больше тридцати лет назад, и в нём борьба 16-летних школьников за право любить и тосковать показана как нельзя более остро (напомним, повесть, по которой снята картина, и вовсе заканчивается трагически). Одна из представительниц старшего поколения в этой ленте рубит: «Война, голод — вот трагедия!» Разве можно на этом фоне видеть трагедию в разлуке двух любящих сердец? Можно, господа, можно. И в этом нет никакой патологии.
