Достаточно ли религиозной риторики со стороны одного из лагерей, чтобы заявить, что конфликт носит межконфессиональный характер? Сегодня, в условиях арабской весны многие готовы рассматривать эти расхождения как политический фундамент, однако углубленный анализ ситуации позволяет внести определенные нюансы в суждения насчет религиозных войн.

Совершенно небывалая ситуация, которая сложилась в обществах арабских государств после 2010 года, определенно указывает на недопустимость рассмотрения логики протестных движений исключительно через призму религии. Мы, бесспорно, имеем дело с вертикальной, а не горизонтальной динамикой: речь идет о свержении диктаторского и авторитарного режима, который самым хищническим образом подгребает под себя экономические ресурсы той или иной страны. В то же время, нельзя оставить без внимания этническое и религиозное строение некоторых обществ, которое создает благоприятные условия для злоупотребления идеологией (обязательное условие идентификационной фрагментации и политической мобилизации, о чем свидетельствует печальный пример сирийской трагедии). Так, правильно ли ограничиваться только таким противостоянием в описании арабских революций?

Что представляет собой арабская весна

Если следовать логике философа Клода Лефора (Claude Lefort), нынешние революционные движения являются глубоко демократическими по своей сути. Этот выдающийся политолог рассматривал незавершенность власти как квинтэссенцию общественного строительства на основе равенства. Хотя пошатнувшиеся государственные системы в арабских странах нельзя рассматривать как тоталитарные, нам все же приходится воспринимать протестные движения как демократические, потому что место свергнутого тирана занимает «народ». Таким образом, революционная сторона событий связана с возможностью для каждого человека или группы людей оспорить право стоящей у власти верхушки и потребовать для себя по определению пустующий трон. Возможность сформировать новую власть и невозможность предугадать будущий политический курс представляют собой (пусть некоторые наблюдатели и склонны об этом забывать) отправную точку любого демократического строительства.

И чем она не является

Если отталкиваться от этого утверждения, чрезвычайно сложно подойти к сравнению нынешних народных восстаний с религиозным конфликтом. Объяснение ситуации по Лефору выглядит вполне убедительным в Бахрейне и Сирии, не говоря уже о Тунисе и в меньше степени Египте, где христиане никогда не выказывали особой поддержки прошлому режиму. В свою очередь режим Башара Асада, который действительно полагается на алавитов, вряд ли воспринимается как шиитский иранскими духовными лидерами с их традиционно фундаменталистским настроем. Разве они не видят не слишком прочной веры алавитов в мессию Махди, их отрицание культурных обязательств и убеждения, что любой человек может служить воплощением Святого Духа (вплоть до признания некоторых христианских праздников)? Рассуждения о религиозной войне означают не только гипертрофированное внимание к существующим отличиям, но и буквальное восприятие заявлений сторон, от чего политологу всегда нужно воздерживаться.

Политическое выживание и региональная стабильность

То есть, в межконфессиональном конфликте стратегия играет куда большую роль, чем некие «нравственные» цели? По всей видимости, в любом противостоянии групп с разными религиозными взглядами у сторон неизбежно возникает соблазн объяснить политические решения с помощью установок доктрины. Как отмечается, в сирийском случае религиозная составляющая связана сразу с двумя стратегическими направлениями. Первое касается режима, который освободил теоретиков и бойцов исламистских движений и тем самым ускорил изменения в идеологической системе повстанцев, которые отличались разнородностью, но в то же время единством в стремлении свергнуть президента Асада. Второе ведет нас в Иран, где после первых споров по поводу необходимости продолжить поддержку сирийского режима, аятоллы подталкивают Тегеран ко все более четкой демаркации вокруг религиозных расхождений. Соседние нефтяные монархии во главе с Катаром и Саудовской Аравией, которые всеми силами стремятся не дать Ирану заполучить в свои руки ядерное оружие, активно превращали Сирию в театр боевых действий, где религиозной составляющей вновь отводится первостепенная роль.

«Религиозная анархия»

Новые лица политического протестного движения, которые возникли после начала восстаний, логическим образом структурируют возникающую с тех пор напряженность. С этой точки зрения Египет представляет собой особенно интересный случай: некоторые салафисткие лидеры все активнее выступила против «искажений» ислама, источником которых, по их мнению, служили в том числе шиитские туристы из Ирана.

В то же самое время сформированное «Братьями-мусульманами» правительство заняло реалистическую дипломатическую позицию по отношению к Ирану и не пыталось вступить с ним в конфликт (в отличие от той же Саудовской Аравией), поддерживая протестные народные движения в Сирии. Параллельно с этим представители коптов и различных оппозиционных движений выступили с критикой стремления «Братьев-мусульман» взять всю власть в свои руки. Поиск религиозной легитимности может быть решением для режима, которому приходится иметь дело с серьезными трудностями в социально-экономической сфере. Таким образом, конкуренция с рядом салафитских движений может лишь углубить идеологические линии разлома, которые тем сильнее бросаются в глаза, что реальные стремления населения так и остаются без ответа.

Опасность осуществления пророчеств

Существование исторических религиозных разногласий — бесспорный факт. Тем не менее, оно вовсе не означает, что они непременно служат движущей силой крупномасштабного конфликта или даже религиозной войны. Религиозные разногласия не были меньше в 2006 году, когда жители большинства арабских государств (то есть сунниты) аплодировали ударам шиитской «Хезболлы» по израильским войскам. Кроме того, появление у Ирана ядерного оружия совсем не обязательно было бы воспринято в штыки во многих из этих государств. В историческом плане, сравнение сирийской революции с Тридцатилетней войной вряд ли можно считать уместным, потому что она совершенно не учитывала интересы различных европейских государств того времени и представляла собой прямое следствие возникновения протестантизма в Европе за несколько десятилетий до конфликта. Шиизм и суннизм в свою очередь появились между VII и IX веками нашей эры, что вызывает серьезные сомнения насчет религиозной подоплеки текущей напряженности.

Таким образом, мы видим, как во время конфликтов с частично религиозной окраской различные силы стремятся склонить оценку ситуации в собственную пользу путем мобилизации общественного мнения вокруг цели, которую они сами якобы изо всех сил защищают. Как нам давно известно, действие зависит скорее не от ответа на изменение обстановки, а от принятия той или иной точки зрения. Такое расхождение между реальной действительностью и ее интерпретацией со стороны некоторых действующих лиц, порождает опасность конкретизации того, что раньше было всего лишь одним из возможных вариантов. Поэтому рассуждения о религиозной войне в Сирии и других государствах лишь способствуют осуществлению такого пророчества. Политика редко бывает объективной.