В воздухе витает ностальгия. В определенной мере она появляется каждый сентябрь, когда проводится заседание Генеральной Ассамблеи ООН, создавая старомодные ощущения и давая возможность каждому государству, большому и малому, насладиться моментом в лучах солнца. Но в этом году возбуждение сильнее, и оно позитивнее, чего не было уже давно. Теперь уже во весь голос заговорили о возвращении дипломатии крупного калибра. И оспорить такие заявления трудно.
На этой неделе Генеральная Ассамблея выслушала американского и иранского президентов, которые предложили положить конец не только своему двустороннему дипломатическому противостоянию, длящемуся уже 34 года, но и ядерному спору, все больше отдаляющему Иран от Запада. Вчера госсекретарь США и иранский министр иностранных дел проводили встречи, пытаясь поддержать темп и выяснить, к чему могут привести эти заявления о добрых намерениях. Это межгосударственная дипломатия в своем самом традиционном виде.
Затем был израильско-палестинский вопрос, который вымученно называют ближневосточным мирным процессом — настолько далеки перспективы реального мира. После утверждения в должности госсекретаря Джон Керри обратился к этой полувековой головоломке с такой решительностью, какой не наблюдалось с тех пор, как Билл Клинтон сделал последнюю отчаянную попытку сохранить мирный процесс и не дать ему развалиться. Кое-кто говорит, что Керри в Израиле теперь будут видеть чаще, чем премьер-министра этой страны Биньямина Нетаньяху.
И усилия Керри могут оказаться не напрасными. Обстановка в Израиле сегодня в большей степени способствует достижению договоренности, чем прежде. Палестинцы пребывают в более конструктивном настроении (если им удастся преодолеть собственные разногласия), а неразбериха и смятение в других частях региона создает впечатление, что в сравнении с ними мир на Ближнем Востоке в более узком смысле (между Израилем и палестинцами) достижим.
И в третьих, налицо дипломатический сюрприз, который напрямую зарядил энергией нынешнюю сессию Генассамблеи. Две недели назад российский министр иностранных дел Сергей Лавров и госсекретарь США встали плечом к плечу в Женеве (да, Женева тоже вернулась) и объявили о контурах соглашения, которое приведет к уничтожению всего химического оружия в Сирии.
Эта сделка, благодаря которой удалось предотвратить американские авиаудары и вытащить Барака Обаму из глубокой внутриполитической ямы, которую он сам себе выкопал, является огромной дипломатической удачей. Это успех, который удалось вырвать из тисков множественных неудач. Те самые косвенные последствия химической атаки в Дамаске с применением газа зарина, в результате которой погибли более тысячи человек, вызвали волну международных призывов к действиям. И как оказалось, кое-что можно сделать. Но это было не то короткое и мощное военное возмездие, которого требовал Обама со своими французскими и британскими союзниками.
Достигнутое в Женеве соглашение привело к многочисленным суждениям (иногда одобрительным, иногда нет) о том, что вернулась не только дипломатия, но и Россия. Высокопоставленный российский политик, выступая на прошлой неделе в Москве на телевизионном ток-шоу, отважился радостно заявить о том, что в Женеве были посеяны «семена нового международного политического порядка», в котором определенная роль отведена России.
Конечно, Россия особенно заинтересована в возврате к старомодной дипломатии крупных держав. Последние 20 лет она, с точки зрения Запада, занималась зализыванием собственных внутренних ран и болячек. Номинально Россия была представлена в ближневосточном мирном процессе, на шестисторонних переговорах по Северной Корее, в «большой восьмерке» и в «двадцатке», однако редко давала знать о своем присутствии. И лишь в ООН, благодаря своему постоянному месту в Совете Безопасности, эта бледная тень советской сверхдержавы могла демонстрировать силу со своим правом вето — и то лишь с негативным эффектом.
Но Москва рисует иную картину. Она жалуется, что Россию постоянно оттесняют в сторону, и что Запад все эти годы цинично пользовался ее слабостью. Приводя в качестве примера продвижение НАТО на восток и в Центральную Европу, бомбардировки Сербии, войну в Грузии, военную интервенцию в Ливии, она говорит о нарушенных обещаниях и об игнорировании своих законных интересов. Москва боялась, что нечто подобное может произойти и с Сирией, пока не воспользовалась своим влиянием на Дамаск, чтобы заключить соглашение по химическому оружию. Возникло впечатление, что благодаря этой сделке Россия стала равноправным партнером США, по крайней мере, за этим столом переговоров.
Но дело не только в русских, которым нравится возврат к дипломатии крупных держав. Для многих стран такая перспектива создает успокаивающую и знакомую систему, правила поведения в которой им известны. А если такая система повысит статус и значимость Совета Безопасности, который то попадал в полосу ненужности, то играл в догонялки, когда Джордж Буш был американским президентом, она понравится и его постоянным членам. Это вполне устраивает Обаму, который видит свою миссию в окончании войн, а не в их развязывании. Это также устраивает Британию с Францией, чье влияние в реальном мире идет на убыль. Они, как и Россия, ощущают, что могут вернуться на то место, которое принадлежит им по праву исторически и в соответствии со степенью их влияния.
Но проблема в том, что история на этом не заканчивается. Даже в лучшем из лучших миров — где президент Башар Асад будет выполнять все до единого пункты соглашения о химическом оружии, где Израиль и Палестина договорятся, наконец, о двухгосударственном решении проблемы, где Ирану разрешат развивать гражданскую атомную энергетику, поскольку он отречется от своих военных ядерных амбиций — даже в таком мире будет множество крупных конфликтов, как в этом регионе, так и в других местах, и эти конфликты будут по-прежнему трудноразрешимы. И совершенно не ясно, какая польза будет от традиционных дипломатических механизмов в их разрешении.
Конечно, появится колоссальный плюс, если за стол региональной дипломатии удастся усадить Иран, а также если благодаря ближневосточному мирному соглашению Израиль перестанет быть парией в этом регионе. Но такое развитие событий, несмотря на его крайнюю желательность, не сдержит то смятение и буйство, которое охватило весь регион после арабской весны, о которой говорили с огромным оптимизмом.
Здесь в действие приведены мощные стихийные силы — религия, этническая принадлежность, государственность и модернизация — и их невозможно укротить посредством традиционной дипломатии крупного калибра. Видимо, эти силы надо предоставить самим себе, чтобы все шло естественным путем.
Возврат к старомодной дипломатии ООН может лишь подчеркнуть, насколько Организация Объединенных Наций и ее структуры в их нынешнем виде не подходят для урегулирования конфликтов в сегодняшнем и завтрашнем мире. Когда рухнул коммунизм и закончилась холодная война, какое-то время звучали утверждения о том, что международная власть переключится с вопросов безопасности на экономику, и что для такой работы понадобятся новые глобальные управленческие механизмы. Но этого не произошло, если не считать того, что ООН потеснила обновленная Всемирная торговая организация. Правда, спотыкающиеся в последнее время страны с переходной экономикой (не только БРИК, но и Турция, и другие) показывают, что и это не совсем так.
Но если в долгосрочной перспективе США будут проявлять меньше напористости и лидерства, а ООН станет сегодня играть более заметную роль, то состав и полномочия Совета Безопасности совершенно справедливо подвергнутся внимательному пересмотру. Это вряд ли станет хорошей новостью для трех государств из его состава — России, Британии и Франции, которые значительно уменьшились по сравнению с периодом полувековой давности. Более того, если Соединенные Штаты начнут сами себя обеспечивать энергоресурсами, это покажет, насколько сильно их многолетняя зависимость от Ближнего Востока искажала мировую дипломатическую карту.
Единственная определенность в этом неопределенном мире заключается в том, что другие регионы потребуют больших прав и полномочий в управлении им, и что их заботы, такие как внутренние междоусобицы, протекционизм стран первого мира и пограничные споры, это не наши заботы. Короче говоря, радость и облегчение по поводу возврата дипломатии крупных держав — это проявление крайней недальновидности.
И хотя Россия возлагает большие надежды на новый политический миропорядок, в котором ей будет отведена весомая роль, вполне может получиться так, что этот новый порядок придется ей не по вкусу — как и нам.
