Теоретик «конца истории» Фрэнсис Фукуяма, который думал, что после распада советского блока мир соберется под знаменами либеральной демократии, вновь выступил с подтверждением своего изначального постулата.

Atlantico: В знаменитой книге «Конец истории и последний человек» развитие человечества рассматривается как противостояние идеологий и представляется завершенным с достижением консенсуса по либеральной демократии. Недавно ее автор Фрэнсис Фукуяма выпустил статью в The Wall Street Journal, чтобы прояснить ситуацию вокруг своей теории. Александр Дель Валль, в вашей книге «Западный комплекс» вы пишете, что совершенно с ним не согласны. Позволил ли распад советского блока приблизиться к описанному им идеалу?  

Александр Дель Валль: Распад Советского Союза освободил находившееся под тоталитарным ярмом пространство и ознаменовал собой переход от биполярного мира, который характеризовался столкновением двух блоков, к однополярному миру американской сверхдержавы.

Я согласен с Фукуямой в том, что окончание советской эры привело к появлению нового порядка, но на этом все сходство заканчивается. Он думает, что этот момент соответствует наступлению всеобщей демократии, хотя явление демократизации взяло старт еще в 1970-х годах: в частности речь идет о свержении диктатур в Испании и Португалии. Именно об этом говорил Сэмюэл Хантингтон в теории «третьей волны» демократии. 

Мне не кажется, что в конце 1980-х годов мир подошел к концу истории путем утверждения по всей планете либеральной демократии. На самом деле, в тот период наблюдается безоговорочное доминирование США, которые в отсутствии противовеса вели себя все более имперским и контрпродуктивным образом. Этот существовавший примерно 10 лет однополярный мир позволил американцам делать все, что им вздумается, в том числе и в ущерб остальному Западу. Это повлекло за собой беспрецедентную волну неприятия и серьезно отразилось на отношении к США, у которых до того времени складывался в целом положительный образ в странах третьего мира. Кроме того, удар по имиджу Америки рикошетом задел и Европу.

Такое крушение легитимности Запада породило радикальную реакцию, причем не только в исламистских странах и государствах Латинской Америки (во главе этого движения стояли Рафаэль Корреа, Уго Чавес и Эво Моралес), но и в России. Не стоит забывать, что после освобождения России от коммунизма Борис Ельцин и Владимир Путин изначально придерживались прозападных взглядов. Переступивший все разумные пределы империализм и милитаризм США вызвали в этих странах антизападную реакцию и подтолкнули их к сотрудничеству с Китаем, Ираном и т.д. Мы вполне могли бы расширить нашу модель на Россию, но односторонняя политика американцев не привела к реализации прогнозов Фукуямы, а только подорвала доверие к идее либеральной демократии. Она вместе с концепцией прав человека неоднократно использовалась как предлог для войны, в связи с чем ее начали воспринимать как двуличное прикрытие новой формы империализма. Фукуяма лишь принимает желаемое за действительное: в третьем мире все больше набирает обороты авторитарная демократия с популистским и националистическим окрасом.  

Эрик Дешаванн: Книга Фукуямы стала продолжением статьи, которая была написана на волне эйфории после падения берлинской стены. Каждый тогда понимал, что наблюдает за историческим событием мирового масштаба. Помимо объединения Германии, оттепели в Восточной Европе и распада советской империи речь шла о гибели коммунистической идеологии и окончательной победе политического либерализма над тоталитаризмом, который был смертельной угрозой для демократии на протяжении всего ХХ века.

Фукуяма не придерживался этого вывода: он расширял историческую перспективу, чтобы показать, что у истории двух последних столетий есть особый смысл, необоримая и необратимая «мировая либеральная революция». До формирования демократии в Америке в конце XVIII века в мире не существовало демократии в современном понимании этого слова, то есть демократии, которая бы защищала личные свободы. В 1790 году существовало всего три либеральных демократии: США, Швейцария и Франция (пусть и весьма эфемерным образом). Сюда также можно отнести Англию, которая, несмотря на либерализм, не была, собственно говоря, демократией. Две мировые войны дали толчок процессу демократизации: после первой было примерно два десятка демократий, а после второй — три десятка. Помимо распада советского блока так называемая «третья волна демократизации» охватила Южную Европу (Португалия, Греция и Испания) и латинскую Америку. Количество демократий возросло с 35 в 1974 году (30% от числа всех стран) до примерно 120 в 2013 году (60%), хотя, конечно, большинство из них далеки от совершенства.  

К этой картине стоит добавить и переход Китая на капиталистические рельсы. Помимо огромных последствий для мировой экономики это событие приобретает и существенную политическую значимость: оно подтвердило неспособность коммунизма обеспечить благополучие народа и подчеркнуло истинность экономического либерализма, который стал решающим фактором повсеместного успеха западного либерализма. Именно основанная на рыночной экономике модель позволила европейцам и американцам выбраться из нищеты, увеличить продолжительность жизни и добиться экономического и военного превосходства над остальным миром.

Как бы то ни было, эти исторические факты вовсе не подразумевают некий детерминизм, из которого следует, что человеческой природе свойственно предпочитать свободу угнетению и благополучие нищете. Как считал Фукуяма, после краха коммунистических иллюзий, представить себе систему, которая бы кардинальным образом отличалась от существующей, попросту невозможно. За неимением другой достойной доверия идеологии будущее попросту предопределено: либеральная демократия и рыночная экономика утвердятся повсюду в более или менее обозримые сроки. Тем не менее, еще до сих пор существуют очаги сопротивления: так, например, мусульманский мир выработал новую политическую идеологию, исламизм, который идет на лобовое столкновение с либерализмом. Однако все понимают, что он на самом деле представляет собой продукт антизападной реакции без будущего и того глобального влияния, которым некогда пользовалась коммунистическая идеология.  

Именно такой вывод делается в теории «конца истории». Это не абсурдное представление о том, что в мире больше не произойдет знаковых событий (войн, революций и т.д.), а убежденность в том, что у людей по всему миру больше нет достойного пути помимо экономического и политического либерализма. Теория основывается на таком заключении: либерализм в философском плане одержал победу над всеми противникам, а окончательный переход на эту систему всех государств — всего лишь вопрос времени.

— Как пишет Фукуяма, «Россия — это угрожающий авторитарный выборный режим, который опирается на нефтедоллары, оказывает давление на соседей и пытается вернуть утерянную после крушения советского блока территорию. Китай сохранил авторитарный строй, но сегодня является второй по величине экономикой в мире и имеет серьезные территориальные притязания в Южно-Китайском и Восточно-Китайском морях». Получается, что экономическое развитие не привело к расширению свобод, хотя 25 лет тому назад он утверждал совершенно обратное?   

Эрик Дешаванн: Фукуяма черпал вдохновение в основах философии либеральной истории с конца XVIII века: торговля и промышленность являются куда более эффективными инструментами обогащения, чем грабеж, а естественное стремление к благополучию непременно подведет народы и правительства к тому, чтобы сделать выбор в пользу свободы и мира. Сегодня эту миротворческую точку зрения оттеняют более реалистичные геополитические представления. Если у такого государства как Россия имеются значительные природные ресурсы, у него ощутимо меньше причин переходить на либеральную модель, которая обусловливает экономический рост с опорой на промышленность. Кроме того, Китай представляет собой пример «управляемого» либерализма, который ставится на службу режиму и мощи нации. Фукуяма пытается лишь объяснить причины усиления позиций авторитарных режимов, не поставив под сомнение теорию конца истории: ни Россия, ни Китай сегодня не являются носителями общественной или цивилизационной модели, которой было бы по силам утвердиться в остальном мире. Фукуяма ставит вопрос следующим образом: можно ли представить себе, что через 50 лет американский народ решит перейти на китайскую политическую модель? Это выглядит совершенно невероятным, тогда как перспектива демократизации Китая представляется вполне правдоподобной. Это означает, что сегодня демократический идеал — это единственный политический идеал, который пользуется доверием людей. Это в частности подтверждает использование референдума для оправдания аннексии Крыма.    

Александр Дель Валль: Фрэнсис Фукуяма отчасти прав. Благополучие и процветание подталкивают к потреблению и удовлетворению растущих желаний, что влечет за собой увеличение потребности в свободе, которая позволяет в полной мере ощутить доступные удовольствия. В китайском среднем классе уже сейчас просматривается стремление к большей свободе, в том числе в интернете, но Китай все равно обречен остаться авторитарным режимом. Дело в том, что при либеральной системе он разделился бы как минимум на три части: китайскую Хань, Тибет и мусульманский северо-запад (Синьцзян). Это не говоря уже о противостоянии бедных центральных регионов с богатой восточной периферией, то есть ярко выраженном неравенстве и разделе на бедных и богатых. Такие явления коллективного выживания и управления массовыми системами означают, что государства вроде России и Китая обладают слишком обширной территорией и разнородным населением, чтобы позволить себе роскошь полной либерализации. В некотором роде это просматривается уже в работах Аристотеля, который считал, что демократия становится невозможной, если граждан больше 5 тысяч… Я сам, разумеется, этого не утверждаю, но нужно признать, что европейская модель либеральной демократии, которая основывается на индивидуализме и обесценивании гражданских и патриотических чувств, отнюдь не является всеобщей. Более того, она не пользуется особой популярностью в развивающихся странах, которые используют рыночную глобализацию для укрепления собственной мощи, но побаиваются западного либерально-демократического глобализма.  

— Фукуяма отмечает, что все страны, где сегодня все еще сохраняется авторитаризм (Россия, Таиланд, Никарагуа…), в 1970-х годах были диктатурами. Сегодня их правительства придерживаются более демократической и либеральной риторики, хотя их слова и далеко не всегда подтверждаются на деле. Фукуяма считает, что этот факт доказывает движение к «концу истории». Что вы об этом думаете?

Александр Дель Валль: Конец истории — это в любом случае иррациональная концепция, которая не опирается ни на какие факты. Это почти что религиозное верование. Кроме того, Фукуяма мешает в одну кучу авторитарные и диктаторские режимы. Китай он описывает как авторитарную страну, хотя тот совершенно явно представляет собой тоталитарную систему с «меркантилистско-капиталистическим налетом». Ее диктаторский и тоталитарный характер видны невооруженным взглядом.

Мне понятна его точка зрения о постепенном движении к либеральной демократии, но лично я воспринимаю ситуацию иначе. Мир стал многополярным, а Запад будет играть в нем куда меньшую роль, чем это было 100 лет назад, в ту эпоху, на которую ссылается Фукуяма. В Латинской Америке, а также в части Африки и Азии набирают силы национальные движения. Далее, в мусульманском мире наблюдается возвращение к шариату и исламским порядкам посредством «исламских демократий». Таким образом, наблюдающееся сегодня распространение демократий в мире больше не опирается на индивидуалистские, консюмеристские и правозащитнические основы Европы и Америки. Людям нужны режимы с национальным уклоном и их собственные модели.     

Демократия наступает, как и говорил Фукуяма, но происходит это не по западной «либерально-гуманистско-плюралистской» модели. Даже арабская весна показала, что демократы-исламисты рассматривают выборы и демократию как простые инструменты для утверждения реакционного обскурантизма шариата, который представляет собой полную противоположность либеральной концепции… Точно также стоит отметить, что в том же Египте после «прекрасной» арабской весны 78% населения без какого бы то ни было принуждения проголосовали не за либерально-демократическую модель Фукуямы, а за «исламо-демократические» партии, которые выступали за введение шариата, ограничение свободы вероисповедания, преследование атеистов и сторонников светского общества… А это, согласитесь, весьма далеко от нашей западной либеральной демократии… Доказательством провала парадигмы Фукуямы стал государственный переворот генерала ас-Сиси, который ознаменовал собой заслон на пути распространения радикального исламизма и возвращение относительно светской общественной системы антидемократическими средствами…

Эрик Дешаванн: Фукуяма задается вопросом, не подрывает ли «демократический спад», который наблюдается по всему миру последние несколько лет, его теорию о «мировой либеральной революции». Его ответ заключается в раздельном рассмотрении двух исторических перспектив: в среднесрочной перспективе на первое место должен выйти анализ с учетом политического реализма, тогда как долгосрочная перспектива все так же предполагает идеализм конца истории. Фукуяма критикует «идеализм» администрации Буша, которая думала, что после очистки Ирака от «сорняка» Саддама Хусейна там пышным цветом расцветет демократия. Реализм означает, что нам нужно действовать с учетом геополитических данных, а также показателей прогресса демократических идеалов. Давайте разберемся, как можно проанализировать в такой перспективе арабскую весну и ее политические последствия.   

Мы имеем дело с чередой исторических событий, в которой после первоначальных революционных иллюзий на первый план выходят все значимые местные факторы: общественные, экономические, политические и культурные. Очевидно, что демократизация арабского мира — это дело далеко не завтрашнего дня! В то же время это не отменяет факта, что арабские революции свидетельствуют о прогрессе либерально-демократических идеалов в умах и сердцах. В ближайшем будущем эти идеалы не получат конкретной реализации (разве что только в Тунисе), но сейчас такой сценарий кажется как никогда вероятным в долгосрочной перспективе. Не стоит забывать, что стабильная демократия появилась только век спустя после Великой французской революции. А в 1930-х годах в самой Европе наблюдался сильнейший демократический спад перед тем, как там уже, по всей видимости, необратимым образом утвердилась либерально-демократическая модель.

— Фукуяма считает, что китайскую систему в ее нынешнем виде сложно назвать устойчивой. Какие аргументы он приводит в пользу своего утверждения? Стоит ли им верить?
 

Александр Дель Валль: Китайская модель неустойчива в том плане, что содержит в себе огромное неравенство между средним классом в 200 миллионов человек и остальным прозябающем в нищете населением.

В сельской местности назревают бунты. В первую очередь это касается центральных регионов, которые с завистью смотрят на богатую восточную периферию. Кроме того, средний класс не сможет вечно мириться с партийной цензурой.  

Но это опять-таки западный постулат. Китай обречен остаться авторитарной страной, и если он сегодня вдруг станет демократией, то неизбежно сразу же развалится на части. Фукуяма забывает о законе выживания группы, из которого следует, что такое огромное гетерогенное образование с претензиями на мировое лидерство и настоящей националистской стратегией может быть демократией лишь в очень малой степени.

Эрик Дешаванн: Китай — это главное препятствие для теории конца истории. Единственное, что можно противопоставить ей в рамках восприятия будущего в философии истории — это теория «столкновения цивилизаций». Китайская цивилизация прочна и имеет древние корни. Это обоснованно поднимает вопрос о том, имеет ли она смысл в рамках современной либеральной цивилизации. С точки зрения китайца нынешнее философское, экономическое и политическое доминирование Запада может остаться в прошлом, как только Китай вновь обретет экономическую мощь на волне возрождения. Теория Фукуямы же отталкивается от утверждения о невозможности надолго отделить экономический либерализм от политического. Экономический рост ведет к развитию среднего класса, который в свою очередь неизменно стремится к жизненным стандартам демократического Запада. Но так ли это? Ответ на этот вопрос мы получим только через полвека…

— Вообще, стоит ли стремиться к обещанному Фукуямой концу истории? И почему?

Эрик Дешаванн: Теория конца истории несет с собой «благую весть» успеха глобализационного процесса: мы стоим на заре всеобщей демократической, гуманистской и либеральной цивилизации, которая перечеркивает любые перспективы новой мировой войны (например, в результате «столкновения цивилизаций» Китая и Запада). Мне кажется, что все мы на самом деле хотим именно этого, и что Фукуяма всего лишь сформулировал философию истории, которая так или иначе свойственна каждому человеку на Западе. Нам просто в голову не может прийти, что люди могут мечтать о чем-то еще помимо свободы, процветания и демократии. Но главный вопрос в том, оправдана ли такая точка зрения. Быть может, она — всего лишь укоренившаяся в западных умах иллюзия. Возможно, мы попросту выдаем желаемое за действительное, когда утверждаем, что все народы мира обязательно стремятся к нашим цивилизационным критериям.

Как бы то ни было, стоит разобраться с непониманием по поводу теории конца истории, которое, возможно, объясняет ваш вопрос. Конец истории с точки зрения Фукуямы не означает наступление застойной и скучной эпохи, в которой не будет происходить ровным счетом никаких событий. В некотором смысле все будет как раз наоборот: мы будем жить в как никогда «исторических» обществах, где в силу научного прогресса и экономической свободы будут без конца формироваться инновации и происходить яркие события, которые перевернут условия нашего существования и поставят новые политические проблемы. Общество конца истории — это общество бесконечных исторических перемен. В нем остается прежним лишь всеобщий философский и политический идеал. Мир конца истории уже получил реальное воплощение в современной Европе: этот мир оставил позади войны и революции идеологического и религиозного характера, считает непререкаемыми ценностями демократические идеалы и суверенитет народов, светское государство, рыночную экономику, свободу слова, равенство людей. Теория конца истории основывается на одной простой идее: либеральная цивилизация западного образца должна стать всеобщей.   

Александр Дель Валль: В геополитике нет таких понятий, как «стоит» или «не стоит». А конец истории — это в любом случае совершенно иррациональная концепция. В лучшем случае это пустое пожелание, которое ни в коем случае не может служить методом холодного геополитического анализа. Сэмюэл Хантингтон беседовал на эту тему с Фукуямой и отмечал иррациональность подобного мировоззрения. Фукуяма принимает желаемое за действительное, но это нравится публике, потому что она любит красивые сказки. Как я уже писал в «Западном комплексе», в первую очередь это связано с тем, что человек неохотно принимает плохие новости, неблагоприятные сценарии. Он всегда готов приукрасить действительность и с легкостью принимает идиллические картины, которые отрицают неприятную реальность… Хантингтон же наоборот навлек на себя громы и молнии французских и европейских сторонников «счастливой глобализации», когда впервые осмелился говорить о «столкновении цивилизаций». Хотя он попросту отметил, что постсоветский мир движется к череде конфликтов, и что западный мир будет вызывать свой счет все больше сомнений из-за подъема национальных движений… И факты скорее подтверждают его слова, а не слова Фукуямы…

Александр Дель Валль (Alexandre Del Valle) — признанный специалист по геополитике, преподаватель международных отношений в Университете Метца и бывший сотрудник газеты France Soir. 
 

Эрик Дешаванн (Eric Deschavanne) — преподаватель философии, член Совета по анализу общества.