Газета «Наш Мир»

Ведущие ряда аналитических программ жалуются, что когда речь заходит о проблеме Ирана, интерес аудитории резко падает, и люди переключают телевизор на другие каналы. На первый взгляд, Иран кажется чем-то очень далеким, непонятным, невнятным, трудно отличимым от омонимически схожего Ирака. Но, как и любой невнимательный взгляд, этот взгляд очень опасен.

В мире существует целый ряд крупных стран с имперским прошлым, которые совершенно не собираются отказываться от своего будущего, даже если суверенность некоторых из них сильно подорвана – Германия, Турция, Китай, Япония, Россия и Иран среди них. Геополитические амбиции этих стран – постоянная константа русской истории последних столетий, и уже поэтому они заслуживают самого пристального внимания с нашей стороны. При этом, в отличие от иных государств этого ряда, внешнеполитические претензии Ирана носят не только чисто националистический характер, но и религиозно-универсальный, что порядком умножает его потенциальных союзников среди стран, исповедующих ту же религию. Поэтому оппоненты иранского режима на Западе, предсказывающие "третью мировую войну с Исламом", видят в Иране чуть ли не "третий рейх" XXI века, которого нужно остановить любыми средствами и во что бы то ни стало.

Соответственно, напряженность вокруг иранской проблемы, принимающая все более эсхатологические тона, резко возросла после новой победы Махмуда Ахмадинежада на президентских выборах 12 июня, а поскольку реакция на эту победу в самом Иране стала совершенно непредсказуемой, эта страна впервые со времен Исламской революции 1979 года оказалась в центре международного внимания. В этой ситуации у всех заинтересованных сторон есть только один выход – начать проводить в Иране собственную политику.

Прежде, чем попытаться понять природу иранской проблемы, нужно сразу уяснить для себя один простой и банальный тезис: Иран – это не КНДР. Иран – это не КНДР как в плохом, так и в хорошем смысле. Если КНДР это маленькое государство, раскалывающее некогда единую, но тоже маленькую нацию, то Иран – это крупнейшая держава в центре исламского мира, наследующая древнейшую империю всего мира, границы которой проходили от Балкан и Египта до Инда и Средней Азии. Иранцы всегда помнят об этом, как и любая распавшаяся империя всегда помнит о своем прошлом. Если идеология КНДР интересует только её саму, то Иран претендует на мировое идеологическое влияние в соответствии с пресловутыми заветами Аятоллы Хомейни, фактически представляющими Иран оплотом мирового Ислама. Наконец, если КНДР в любой момент может просто исчезнуть как государство, то Иран будет существовать всегда, и нам придется мириться иметь в виду не только его существование, но и его амбиции. Древнейшая империя мира, объявившая в конце ХХ века экспорт мировой религиозной революции, не может смириться и свернуться просто так, а, следовательно, отношения с ней и вокруг нее нужно строить очень осторожно и обдуманно.

Режим победившей утопии

На самом деле, опыт современной иранской государственности должен быть очень интересен для всех клерикальных политиков, желающих устроить в своих странах нечто подобное. "Подобное", потому что Исламская республика Иран – это вовсе не традиционное и архаичное общество, как может показаться кому-то, а именно что современное общество, в котором победили крайние фундаменталисты и попытались осуществить ту самую "модернизацию на основе традиции". Именно поэтому опыт Ирана служит очень хорошим примером не того, как надо, а того, как не надо идти этим путем, если не хочешь оказаться в том же самом тупике. Ведь на первый взгляд, структура современного иранского общества во многом отражает те консервативно-революционные утопии, которые очень популярны среди современных религиозных фундаменталистов. По революционной (без кавычек) Конституции 1979 года главой государства является "Высший руководитель", который должен быть безупречным идеологическим авторитетом для всей страны и благословлять самые важные решения (с 1979 года им был сам Хомейни, а после его смерти с 1989 года и до сих пор – его сподвижник Али Хаменеи). Президент в этой диспозиции фактически выполняет роль главы правительства при жреце-первосвященнике и гарантирует сохранность Конституции, которая главным образом "создает условия для продолжения революции в стране и за ее пределами".

Поскольку революционная Конституция Ирана основана на шариате, то следить за соответствием законам шариата призвана самая интересная в Иране организация – Совет стражей Конституции, состоящая из 12 человек, 6 из которых представляют исламское духовенство и назначаются Высшим руководителем, а другие 6 Меджлисом (однопалатным "парламентом"), только с той оговоркой, что депутаты самого Меджлиса тоже должны быть одобрены Советом стражей, а на любое их решение, неугодное режиму, Совет может наложить вето. В итоге Совет стражей – это фактически правящая партия исламских революционеров, превращенная в законный институт практически абсолютной власти. Революционность самой власти всячески подчеркивается, – в частности, высшим судом в стране является именно Революционный суд, постановления которого не подлежат обжалованию.

Кроме того, как и положено любой революционной партии, Совет стражей имеет собственную гвардию – "Корпус стражей Исламской революции" (КСИР). Представьте себе, что КПСС имела бы собственную армию, отличную от армии СССР, подобно штурмовикам НСДАП? При этом, войска КСИР – это не просто уличная дружина, способная разогнать любую демонстрацию, они также обладают и сухопутной военной техникой, и авиацией, и даже военно-морским флотом. Хотелось бы напомнить, что Иран одновременно открыт и Каспийскому морю, и водам Индийского океана. В свою очередь, религиозная армия КСИР имеет при себе, своего рода, военный клуб "Организация мобилизации обездоленных иранского народа" ("Басидж"), в рядах которого состоит 90 тысяч добровольцев и 11 миллионов резервистов. Таким образом, потенциал КСИР качественно превышает государственную армию Ирана, а вместе они составляют самые многочисленные вооруженные силы в мире, превосходя количественный состав армий Китая, США и России.

Фатальные парадоксы Исламской революции

Что же защищают эти стражи? Разумеется, абсолютно тоталитарный, революционно-фундаменталистский порядок, который в принципе не может существовать вне режима ежедневной идеологической мобилизации. С тех пор, когда в VII веке Иран оказался захваченным Халифатом Омейядов, религиозный прессинг в этой стране не был таким всепоглощающим. В этом заключается специфика Исламской революции – Ислам здесь понимается не как "наследие предков", а как целостное универсальное мировоззрение, определяющее все стороны жизни и требующее своего распространения по всему миру.

Однако, как я уже заметил выше, Иран – это не КНДР, не только в плохом, но и в хорошем смысле. Несведущий наблюдатель может подумать, что нынешний режим Исламской республики лишь логически продолжает тысячелетние традиции этой страны, но это не так. Во-первых, в основе иранской культуры лежат определенные противоречия, не позволяющие до конца стать этой стране гомогенным обществом, не говоря уже о том, чтобы быть лидером соответствующей идеологии во всем мире. А во-вторых, за последние сто лет эта страна сменила разные политические режимы, многие из которых по местным меркам можно назвать просто "либеральными".

Парадокс иранского шиитского Ислама состоит в том, что сам Иран многие века был и, во многом, остается своеобразным "диссидентом" в исламской цивилизации. В отличие от всех остальных мусульман Ближнего Востока, иранцы – не арабы, а персы, имеющие древнюю, до-мусульманскую великую историю, историю огромной Персидской империи, где господствовала языческая религия – зороастризм, которой до сих пор привержены некоторые иранцы. Зороастрийско-персидская культура имеет ярко выраженную монархическую традицию, что и позволило иранцам принять особую версию Ислама – шиизм, с его культом "священного рода" имамов, последний из коих скрыт в веках и явит себя в конце времен. Для последовательных суннитов такой шиитский Ислам – это почти язычество, неизбежно породившее такой гибрид, как, например, исмаилизм. Для ваххабитов, господствующих в Саудовской Аравии, это вообще откровенная ересь, которую рано или поздно нужно просто уничтожить.

Следовательно, при всем своем желании быть "катехоном" исламского мира, Иран страшно ограничен в своих георелигиозных возможностях, поскольку подавляющее большинство мусульман в мире – сунниты, а шиизм безраздельно доминирует только в Иране и Бахрейне. Поэтому режим "исламской революции" – это режим именно шиитской революции, равно как экспорт этой революции на весь мир – это не экспансия Ислама вообще, а именно шиитского Ислама. И если сами шииты воспринимаются в Саудовской Аравии (стране Мекки и Медины) как еретики, то сунниты в Иране низведены до уровня нелегального меньшинства. Достаточно сказать, что если в Меджлисе из имперской милости зарезервированы места для трех других "традиционных" религий Ирана – Зороастризма, Христианства и Иудаизма (выживающих там только по родовому наследству), то для суннитов там места нет. Эта деталь весьма характеризует мнимый мусульманский универсализм Ирана, для которого неисламские конфессии оказываются более легальны, чем самая крупная исламская конфессия в мире (!).

Суннитско-шиитский конфликт вокруг Ирана сильно подрывает его авторитет в исламском мире. Вспомним, что Ирано-иракскую войну Хусейн развязал из-за западного Хузестана, который он считал территорией Ирака, а сам Иран еще в 1971 году захватил в Ормузском проливе три острова, принадлежавшим ОАЭ. Как с такими противоречиями объявлять мировой джихад, совершенно непонятно.

Вместе с этим еще большую парадоксальность Исламской революции в Иране придает её подчеркнутый антимонархизм, вполне свойственный ваххабитской традиции, но никак не шиитской. Оппозиция арабского Запада и персидского Востока в исламском мире логически вела к противостоянию двух проектов – революционно-ваххабитской республики и консервативно-шиитской монархии, но вместо этого в Саудовской Аравии мы видим традиционную монархию, а в Иране революционную республику. Однако республиканский пафос шиитской революции Аятоллы Хомейни не случаен, ведь монархия совсем не предполагает национализм, а тем более авраамическую религиозность. Хомейни хорошо понимал это, и поэтому не постеснялся назвать свой проект революционным. Если проводить параллели с историей западного Средневековья, то можно сказать, что Хомейни предложил сломать глубоко "гиббелинскую" традицию персидской культуры своим "гвельфским" проектом, и поэтому призыв к революции был для него вполне оправдан.

Опыт свободы

Между тем, республиканские начала сегодняшней иранской государственности сменили не одно поколение, и современным персам есть что вспоминать в этой части. Уже в 1906 году в Персии произошла первая национал-буржуазная Конституционная революция, породившая систему конституционной монархии. С 1907 года русские и англичане разделили Иран пополам и хотя вскоре им пришлось уйти оттуда, их влияние страна всегда ощущала до 1979 года. В 1921 году к власти пришел новый монарх Реза-хан-Пехлеви, начавший курс на последовательную секуляризацию и модернизацию персидского государства. В 1941 году он очень хотел сохранить нейтралитет в мировой войне, но совместные усилия СССР и Великобритании не позволили ему это сделать (операция "Сочувствие"), после чего режим Пехлеви окончательно становится протеже Лондона и Москвы. Иранцы также не могут не помнить национально-освободительную политику премьера Мохаммеда Моссадыка в 1951-53 годы, остановленную англо-американской разведкой (операция "Аякс"), но ведь её идеология была столь же либеральной, как и у Пехлеви.

Также и с приходом к власти его сына Моххамеда Резы секулярно-западнические тенденции только усилились. В 1963 году он провел референдум в поддержку так называемой "Белой революции" сверху, призванной проводить системную модернизацию, но вскоре его режим столкнулся с неизбежными издержками любой либерализации – естественным разномыслием, справится с которым у него не получалось. И вместо того, чтобы начать работать с оппозицией, он пошел самым тупым из всех возможных путей, введя в 1973 году однопартийную систему с запрещением всех других партий и жестким подавлением любой оппозиции. Эта чудовищная ошибка привела к тому, что секулярно-либеральные тенденции в стране парадоксальным образом стали отождествляться с откровенной антинациональной тиранией, так что почва для Исламской революции шиитского духовенства была готова. А это хороший урок всем модернизаторам.

Таким образом, большую часть ХХ века Иран двигался в направлении "открытого общества", о чем сегодня многие забывают, и это движение не могло не сказаться на реалиях иранской политики после смерти самого Хомейни в 1989 году. Ведь политический курс последующих президентов Ирана – Али Акбара Хашеми Рафсанджани (1989-1997) и Мохаммеда Хатами (1997-2005) скорее вселял надежду европейскому миру, чем разочаровывал. Во всяком случае, в современном Иране их политика воспринимается чуть ли не как "либеральная". Поэтому, в отличие от такого режима как КНДР, про Иран ни в коем случае нельзя сказать, что он – безнадежен. Вовсе не безнадежен, и сегодняшнее состояние этого государства – лишь следствие тотального господства определенной идеологии, пришедшей к власти в этой стране тридцать лет назад и не столь уж укорененной в самой его культуре, как это могло бы показаться на первый взгляд.

Возможность выбора

Но надежда – это повод для действия, а не пассивного ожидания. Приход к власти Махмуда Ахмадинежада (родился в 1956) в 2005 году был вызван желанием интенсивных перемен, поскольку этот "светский" человек бедного происхождения казался более перспективным, чем его умеренно-рассудительные предшественники. Можно сказать, что образ Ахмадинежада как молодого "спасителя отечества" в этом отношении походил на его "оранжевые" аналоги в Восточной Европе – Саакашвили и Ющенко, всё преимущество которых заключалось лишь в относительной молодости и митинговой наглости. Да и не только стремительно беднеющее иранское общество, но и многие люди на Западе надеялись, что человек в светском костюме из "трудового народа", не связанный с нефтяной верхушкой, изменит хотя бы внешнюю политику Исламской республики. Однако, вместо скучных и кропотливых экономических реформ Ахмадинежад напомнил всем, в чем смысл существования революционного режима и решил затмить на этом пути самого Хомейни.

Выходец из бедной провинциальной семьи, Ахмадинежад всегда был ярым сторонником Исламской революции. Существует устойчивое мнение, что когда группа радикалов в 1979 году захватила в Тегеране посольство "большого шайтана", как они называли США, и держали в заложниках 52 человека целых 444 дня, то Ахмадинежад был среди организаторов этой акции. Заметим, что заложники были выпущены через несколько минут после инаугурации республиканца Рейгана.

Во время Ирано-иракской войны он воевал в подразделениях "Басиджа" и с тех пор его судьба крепко связана со Стражами исламской революции, чьим протеже он и является по сей день. Именно поэтому он не может не быть фундаменталистом, а вся система КСИР не может не поддерживать его власть. Особенности этой политики хорошо известны. В одном из первых указов в 2005 году он приказал госслужащим не брить бороды и носить рубашки с длинным рукавом, что, как мы понимаем, вызвало неоднозначную реакцию в стране с жарким климатом. Вторым и, как мы теперь видим, главным делом, он решил начать информационную войну против "международного сионизма" и "мифа о Холокосте", апофеозом чего были его знаменитые выступления на швейцарской Конференции против расизма.

Здесь надо заметить, что непризнание Израиля – это общее место мусульманской политики, и с этим пунктом согласен также и главный конкурент-реформатор Ахмадинежада – азербайджанец Мир-Хусейн Мусави (родился в 1941). Но вот тезис о том, что "Израиль нужно стереть с лица земли", а тем более, тезис о том, что "никакого Холокоста не было" разделяются далеко не всеми сторонниками Исламской революции, и уж, по крайней мере, далеко не все из них готовы озвучить эти тезисы в открытую. Это обстоятельство нужно очень хорошо понимать. Иран не выбирает между исламизмом и его отсутствием, выбирать приходится между двумя исламизмами, более и менее радикальным. Сам Мусави сделал рекламным цветом своей предвыборной кампании зеленый ("цвет Ислама"), а Ахмадинежад – красный ("цвет крови"), и это о многом говорит.

Мир Хосейн Мусави, архитектор по образованию и президент Иранской Академии наук, бывший при Хомейни премьер-министром, не похож на человека, готового развязать Третью мировую войну, но зато об этой перспективе всегда помнит Ахмадинежад, испытывая терпение Вашингтона и Тель-Авива. Ведь если сравнивать, то на фоне революционного Ирана - Ирак при Хусейне выглядел лишь очередной арабской диктатурой, существенно ограничивающей амбиции Ирана в западном направлении. Теперь же Иран – добрый сосед "открытого" Ирака, где значительное большинство населения составляют шииты, вполне готовые объединиться с иранскими братьями по вере.

Социально-демографическая ситуация в самом Иране довольно специфическая: из 90 миллионов населения 61% человек не достигли 30-летия, – это очень молодая страна, со всеми плюсами и минусами, вытекающими из этого. С одной стороны, вся эта молодежь – готовый материал для "Басиджа", и беднейшие из них особенно. С другой стороны, как мы знаем, именно молодежь, и по преимуществу городская, заполнила площади Тегерана в массовых манифестациях против Ахмадинежада. Эта реакция сторонников Мусави на собственное поражение очень и очень знаменательна – она означает, что в Иране есть не только сильная республиканская традиция, но целый пласт граждан, готовых отстаивать свое несогласие с режимом путем вооруженной борьбы. Эти манифестации невозможно скрыть, и хотя сейчас Иран ведет себя в худших традициях КНДР, запрещая иностранным журналистам освещать местные события, мы все уже точно знаем, что прежнего иллюзорного спокойствия в Иране не будет. Махмуд Ахмадинежад – уже не общенациональный лидер, а лишь ставленник вполне конкретной идеологической группировки, охрана которой превосходит армию государства. Значит, этой группировки есть от кого охраняться внутри страны.