Всякий золотой век заканчивается. Чем блистательнее эпоха, тем фееричнее ее конец. В 2008 году разразился самый тяжелый мировой финансовый кризис после 1929 года, и он вполне может привести к тяжелейшим экономическим проблемам, подобным тем, которые принесла Великая депрессия.

Все произошедшие события масштабны: национализация крупнейших американских ипотечных заимодателей; банкротство Lehman Brothers – самое крупное в истории; почти катастрофическое положение когда-то влиятельных компаний вроде Merrill Lynch или Washington Mutual; решение Федерального резервного банка взять на баланс триллионы долларов; срочная ссуда в размере 700 миллиардов долларов, выделение 850 миллиардов долларов в качестве фискального стимула. Прибавьте к этим историческим событиям пусть более прозаические, но болезненные изменения в реальной жизни людей – растущую безработицу, рост недовольства, падение цен на жилье – и получится история, которую будут передавать из поколения в поколение.

Важно вспомнить, как разворачивалась великая паника 2008 года, а еще важнее вспомнить, как мы дошли до этой точки. В значительной степени причиной тому был успех. Хотя на пути были взлеты и падения, в последнюю четверть ХХ века в целом происходил небывалый подъем. Объем мировой экономики удваивался каждые десять лет, от 31 триллиона в 1999-м до 62 триллионов долларов в 2008 году, да и инфляция в этот период была удивительно низкой. Подъем переживали и новые регионы. Пока на Западе семьи перемещались из комфортабельных домов в типовые дома Макмэнсонс, крестьяне Азии и Латинской Америки находили работу в быстро растущих городах. Рикши стали работать на предприятиях, выпускающих программное обеспечение. Африканские дельцы вышли со своими товарами на мировой рынок. Цены на телевизоры с плоским экраном и iPod везде падали; уровень благосостояния в виде акций, ценных бумаг и цен на недвижимость пошел вверх. Макроэкономические показатели мгновенно дают представление о том, что происходит. 2006-й и 2007-й года, отмечающие высшую точку нашего недавно завершившегося Золотого века, рост в 124 странах мира (то есть примерно на двух третях планеты) составлял более 4% ежегодно.
Эта великая эпоха процветания стала возможной благодаря тенденциям, которые подробно рассматриваются мной в этой книге. Уход с мировой арены Советского Союза привел нас к состоянию относительной стабильности. Десятки гражданских войн и вооруженных столкновений спонсировались Советами, а противников часто оплачивал Запад. С прекращением соревнования сверхдержав на земном шаре установился мир. Были конфликты, как на Балканах, было насилие, как то, которое развязала «Аль-Каида», но в целом планета погрузилась в состояние, более мирное и стабильное, чем то, в котором она существовала столетиями. Количество политических жертв сокращалось.

Капитализм свободного рынка сделался единственным действенным способом управления экономикой, который побуждал правительства во всем мире стать частью международной экономической системы. Подписание новых соглашений и организация новых институтов, подобных ВТО, были направлены на то, чтобы снижать торговые барьеры и объединять мир. По мере того, как ускорялись технологические нововведения, цены на услуги коммуникации снижались, и интеграция становилась проще. Вдруг оказалось, что спортивные магазины Небраски могут иметь базу в Китае, продавать товары в Европу и подсчитывать баланс усилиями бухгалтеров из Бангалора. Правительства от Вьетнама до Колумбии поняли, что нельзя позволять себе не участвовать в планетарной гонке за повышение благосостояния. Они стали проводить трезвую политику, сократили объем государственного долга, отказались от ущербных субсидий не потому, что люди вроде Боба Рубина или Хэнка Полсона принудили их к этому, а потому, что они увидели преимущества движения в этом направлении (и поняли, чего может стоить отсутствие такого движения). Эти реформы привлекали иностранных инвесторов и создавали новые рабочие места.

В то же время центральные банки учились контролировать и направлять циклы деловой активности, предотвращая неустойчивые колебания, которые могут уничтожить сбережения и рабочие места, ведя к волнениям и переворотам. Если обратиться к США в качестве примера, то здесь в период между 1854-м и 1919 годами рецессии случались один раз в четыре года и продолжались почти полных два года. В последние же два десятилетия США переживали по восемь лет непрерывного роста между рецессиями. Когда случались спады деловой активности, продолжались они всего восемь месяцев. Этот период стабильности был результатом десятилетиями длившихся атак на инфляцию. Начиная с политики Пола Волкера в начале 1980-х годов, когда центральные банки объявили войну инфляции, орудуя тупыми инструментами монетарной политики, чтобы сохранить цены на товары относительно стабильными. Тактика ведения этой войны составила одну из самых успешных экспортных статей Америки. К 2007 году только у 23 стран уровень инфляции составлял более 10% и только одна страна Зимбабве страдала от гиперинфляции.

Однако главным побочным эффектом достижения низкого уровня инфляции, роста мировой экономики и развития технологий было падение доли риска. Политический риск снизился из-за политической стабильности после холодной войны. Но более важно то, что и экономический риск также, казалось, упал до нуля. Инвесторы были согласны на относительно небольшое вознаграждение в обмен на то, что при прочих равных условиях считалось бы рискованным вложением. Кредитный спрэд – разница в стоимости между казначейскими ценными бумагами США, которые считаются самыми безопасными, и более рискованными ценными бумагами – побил все рекорды. Нестабильные страны вроде Эквадора и неустойчивые компании вроде «Крайслера» могли занимать деньги почти на тех же ничтожных условиях, что и американское правительство. (И, конечно, к 2009 году Эквадор не выполнил долговых обязательств, а «Крайслер» едва избежал банкротства как раз благодаря срочной правительственной ссуде.) И поскольку долговые обязательства стоили дешево, финансисты и домовладельцы старались этим пользоваться и существовали не по средствам. Банки и инвесторы, которые поддерживали дешевые деньги, надеялись на толстые сундуки своих корпораций. Увеличение доходов шло двузначными числами в течение восемнадцати кварталов между 2002-м и 2006 годами, и уровень банкротств был гораздо ниже обычного. Казалось, так будет всегда.

Конечно, были сомневающиеся, которые спрашивали, почему бумаги небезупречных компаний должны стоить столько же, сколько бумаги General Electric. Но каждый удачный год заканчивался очередным докладом о немыслимой прибыли или сообщением о миллиардном жалованьи руководителю хеджевого фонда. Самые нужные поправки так и не были внесены, голоса сомневающихся становились все тише и тише. На Уолл-стрит происходил какой-то извращенный естественный отбор. Бойкин Карри, управляющий директор Eagle Capital, говорит, что последние 20 лет «ДНК едва ли не всех финансовых институтов опасно мутировала. Всякий раз, когда кто-то за столом голосовал за больший риск и большее использование кредитов для финансовых сделок, со временем оказывалось, что он был „прав". Эти люди поощрялись, продвигались по службе и сосредотачивали в своих руках еще больший капитал. Те же, кто был у власти и колебался, высказываясь за осторожность, оказывались „неправыми". Они никуда не продвигались и теряли доступ к капиталу».

Уоррен Баффет объясняет, что корень проблемы в постоянно растущем уровне левериджа (leverage) – уолл-стритовское словечко для долгового обязательства. «Только так сообразительный парень может заниматься брокерством, говорит Баффет. Если вы делаете умные вещи, вы обязательно становитесь очень богатым. Если вы делаете умные вещи и используете леверидж и только однажды делаете неверный шаг, это может вас уничтожить, потому что во все времена ноль это ноль. Но вы становитесь увереннее, когда люди вокруг вас делают это с успехом, и вы делаете это с успехом, и все очень похоже на сказку о Золушке. Парни выглядят все лучше, все приятнее звучит музыка, вы все приятнее проводите время и думаете: „Какого черта выходить без четверти двенадцать? Уйду за две минуты до полуночи". Но проблема в том, что на стене нет часов и каждый думает уйти без двух двенадцать». Вот это и есть краткая история того, как мы дошли до катастрофы 2008 года.

В определенном смысле вся история в долгах. С начала 1980-х годов американцы потребляли больше, чем производили, а разницу возмещали, прося деньги в долг. Так происходило на всех уровнях общества. Долги жилищного хозяйства росли как грибы после дождя: с 680 миллиардов в 1974 году до 14 триллионов долларов в 2008 году, удвоение произошло только за последние семь лет. Среднее домохозяйство имеет сейчас 13 кредитных карт и должно 120 000 долларов за ипотеку. Тем не менее, согласно некоторым оценкам, домохозяйства были бережливыми. Политики же государственного и местного уровней, охотно обещавшие построить новые баскетбольные стадионы и 12-полосные скоростные трассы без повышения налогов, занимали у будущего. Они выпускали ценные бумаги, чтобы оплачивать любимые проекты, бумаги, которые обеспечивались будущими налогами и доходами от лотереи. Но даже эти политики были пристыжены настоящим королем займов – федеральным правительством. В 1990 году государственный долг составлял 3 триллиона долларов. К концу 2008 года он достиг одиннадцатизначного уровня, перевалив за 10 триллионов. (Во время написания этой книги он уже составлял 10,6 триллиона долларов.) Знаменитым часам национального долга в Нью-Йорке не хватает места, чтобы показывать все цифры. Их владельцы в этом году планируют установить новые.

Иными словами, Соединенные Штаты стали государством должников. В долге нет ничего плохого: правильно используемые займы и кредиты составляют душу современной экономики. Но доведенные до экстремума долги убийственны, что может подтвердить наша перегретая экономика. Должен быть баланс: Соединенные Штаты не дошли бы до такого состояния, если бы не было стран, готовых одалживать им деньги. И тут появился Китай.

Десятилетия нестабильности и переворотов сделали китайские корпорации и жилищные хозяйства осторожными. Они откладывают около половины своего заработка, все время готовясь к «черному дню». Сочетание высоких темпов развития с запасливостью привело к накоплению больших объемов капитала в новых хранилищах. Вместо того чтобы инвестировать в собственную экономику, китайские власти большую часть отправляли за границу, в основном в США, скупая казначейские векселя и сидя на них. Так они осуществляли финансирование наших безумных растрат и создали огромные запасы долларов. Конечно, это не акт альтруизма: покупка долларов в больших количествах позволяла китайской валюте оставаться стабильной, что делало их экспортные товары, еду для собак, игрушки и зубную пасту, которая стоит на наших полках, более дешевыми и привлекательными для западных покупателей.

Китай не первая страна, освоившая стратегию так называемого развития вслед за экспортом. Япония, Южная Корея и другие азиатские страны также делали это в прошлом. Да и сейчас Китай не единственный: еще восемь государств со строящейся рыночной экономикой располагают специальными фондами в 100 миллиардов долларов или более того. Но Китай мощнее прочих. Сейчас эта страна располагает резервом иностранной валюты, который насчитывает более 2 триллионов долларов. В сентябре прошлого года Китай стал крупнейшим иностранным кредитором Америки, превзойдя Японию, которая уже не покупает ценные бумаги американского казначейства в большом количестве. (Обладая 10% американских казначейских векселей, Китай, по-видимому, является крупнейшим кредитором Америки, но Министерство финансов США не ведет учет заимодавцев внутри своей страны.) Сейчас Китай владеет самой большой долговой распиской, и там стоит подпись дядюшки Сэма.
В своей новой книге «Восхождение денег» историк Нейл Фергюсон утверждает, что интересы Китая и США настолько переплелись, что эти две страны заслужили общее название Кимерика (Chimerica): «Временами казалось, что этот союз был заключен на небесах. Восточные кимериканцы экономили деньги, западные кимериканцы их тратили».

Слишком большая экономия заключает в себе столько же проблем, сколько и чрезмерное потребление. Экономист из Гарварда Дани Родрик подсчитал, что вывоз такого количества денег за границу вместо продуктивного использования их внутри страны стоит Китаю около 1% ВВП в год, или более 40 миллиардов долларов ежегодно. Займы Китая были также мощным стимулирующим средством для США. Процентные ставки были на низком уровне, и это подталкивало домовладельцев к рефинансированию, руководителей хеджевых фондов к увеличению левериджа и инвестиционные банки к увеличению балансового отчета. Займы у Китая создали дешевые деньги, считает колумнист Financial Times Мартин Вульф, а «дешевые деньги способствовали оргии финансовых нововведений, одалживаний и растрат».

Положение сложилось шаткое; как говорится, если что-то не может продолжаться вечно, оно и не продолжается. «Не может быть возврата к привычному бизнесу», – пишет Вульф. Но в краткосрочной перспективе нам суждено существовать в тех же условиях. Незадолго до вступления в должность Барак Обама предупреждал о перспективе «дефицита в триллион долларов в течение ближайших лет», так как его Администрация поддерживает разнообразные расходы от экологичных технологий до здравоохранения, чем вздувает нашу проседающую экономику. Большую часть этих денег придется занять у Китая. У китайцев есть собственные экономические проблемы, для решения которых им придется потратить 600 миллиардов долларов – целых 15% ВВП. То есть фактически мы просим Китай одновременно выделить средства для обеспечения двух величайших в истории финансовых подъемов своего и нашего. И у Китая есть все стимулы продолжить скупку казначейских векселей, так как без этого пострадает экспорт, а высокие показатели роста опустятся до земли.

Однако у Китая есть выбор. Джозеф Стиглиц, лауреат Нобелевской премии по экономике, говорил мне, что «они определенно попытаются поддержать рост потребления в Америке, но если станет очевидно, что это не получится, они перейдут к плану Б». Перейти к «плану Б», значит сконцентрироваться на повышении уровня потребления в самом Китае путем государственных программ и возросшего кредитования населения. Если будет задействован «план Б», будущее Кимерики покроется туманом. Как пишет Фергюсон, «главный вопрос сегодня в том, останется ли Кимерика объедипроненной или распадется из-за кризиса. Если останется объединенной, то видна тропинка, ведущая из леса. А если разделится, можно попрощаться с глобализацией».

Лучшим сценарием развития событий для Китая и США была бы совместная работа над медленным сворачиванием их обоюдной самоубийственной договоренности. У Китая появилось бы больше денег для инвестирования в собственную экономику, а США вынуждены были бы наконец принимать непростые решения, которые в конечном итоге пошли бы им на пользу. Уже с начала 1980-х годов Америка энергично тратила, постоянно откладывая дату возврата долгов. Это дурно сказывалось на внутренней и внешней политике. Это сделало Вашингтон самонадеянным, ленивым и беззаботным. Его стратегия принятия решений уподобилась деловому поведению компании General Motors в 1970-е и 1980-е годы, которая испытывала влияние в основном со стороны внутренних факторов, но имела мало понятия о срочных мерах и не признавала внешнего давления. Нам не нужно было делать стратегический выбор, нам и так было позволено многое. Мы могли грубо ошибаться, вызывать раздражение у всего мира, разрывать соглашения, тратить ресурсы, вести войну без знания дела – все это не имело значения. Было много простора для совершения ошибок, многих ошибок. Но беспечная езда подходит к концу.